– Он получал деньги из траста, который основал для него старик, когда Майклу исполнился двадцать один, – ответил Монахан. – Но старик все еще может отменить траст в любое время.
– Замечательно! – сказал я. – Тео, ты угрожал отправиться к его отцу и сообщить о развратной жизни сына, если тот не бросит идею жениться на Флер. Дошло до открытых угроз друг другу. Двое ваших друзей, я и Монахан, подумали, что ситуацию может разрешить личная встреча. Встречу назначили на сегодня, здесь, в моем доме. Первыми приехали Майкл и Монахан. Я заметил, как оттопырен его карман, и заставил отдать пистолет. Затем вынул патроны и положил пистолет на крышку бара. Ты появился позже. Спор перерос в ссору – вы оба кричали как сумасшедшие…
Потом Майкл решил тебя напугать. Он схватил пистолет, зная, что он не заряжен, и сказал, что застрелит тебя. Когда он нажал спуск, ты испугался, думая, что это только осечка, и следующим выстрелом он тебя убьет. Потом – и только потом! – ты выхватил собственный пистолет и выстрелил в него. Ты даже не знаешь, сколько выстрелов сделал. Охваченный страхом, ты хотел только одного – не дать себя убить.
– Звучит здорово! – заметил Монахан.
– Воняет! – честно признался я. – Но если мы втроем много раз будем повторять одно и то же, то избежим неприятностей. Доктор не допустит их к Флер даже на расстояние крика, а только она может подтвердить или опровергнуть наши объяснения. Полицейские им не поверят, но шансы, что они все-таки примут их, достаточно велики.
– Почему? – надтреснутым голосом спросил Тео.
– Потому что так намного проще, – рявкнул я на него. – Хочешь еще поплакать, Тео, тогда валяй! Когда придет полиция, настоящие слезы на твоем лице будут весьма кстати!
Глава 8
Я прислонился к стенке лифта и взглянул на часы. На них было двадцать пять десятого, и я не поверил своим глазам. Казалось, мы проторчали в полиции по крайней мере двенадцать часов. Тео оказался для нас ценным приобретением. На первый же вопрос лейтенанта он снова закатил истерику и обливался слезами, словно взбесившийся городской фонтан, чем произвел на детективов неизгладимое впечатление. К тому же он не забыл рассказать ту историю, о которой мы договорились, и придерживался ее последующие четыре раза, когда речь заходила об обстоятельствах гибели Майкла Линдермана. Монахан делал то же самое. Из принципа полицейские устроили мне дополнительную пару кругов и ушли. Лейтенант вежливо спросил меня, где найти мисс Фалез, и я сказал, а потом как бы невзначай добавил, что, возможно, ему предварительно лучше связаться с доктором Калпеппером. Он спросил почему и скис, когда я все в точности объяснил. Полицейские не купились на мой обман, но уже склонялись к мысли повозиться еще пару деньков, а затем отправить дело в архив с грифом «Закрыто» на обложке.
Двери лифта распахнулись, и я вошел в просторный офис на десятом этаже «Виндзор-Армс», где горела только одна затененная лампа, оставляя в глубокой тени большую его часть. Несколько мгновений я ждал, пока глаза привыкнут к темноте, затем увидел над одним из кожаных кресел ровную струйку дыма от сигары.
– Полагаю, вы знали, Холман, что я буду ждать здесь, пока не получу известий от вас! – произнес будто издалека голос. – Но вы могли позвонить мне и с дороги, мистер Холман.
– Ваш сын мертв, мистер Линдерман, – сказал я ему.
Казалось, от долгого молчания тени сгустились, но дымок сигары не шелохнулся. Я закурил сигарету, и чирканье спички прозвучало в тишине словно небольшой взрыв.
– Следовало прислушаться к сомнениям. – Голос звучал спокойно и все еще отрешенно. – Как умер мой сын, мистер Холман?
– Мучительно, – сказал я. – В него попало четыре или пять пуль. Он не ожидал такого исхода, до самого последнего мгновения так и не понял, что произошло.
– Его убили вы, мистер Холман?
– Нет. Произошел несчастный случай. Никто не хотел его убивать и меньше всего – тот, кто стрелял.
– Хотелось бы услышать подробности.
У отца есть право знать каждую деталь, подумалось мне, и я не скрыл ничего, а когда кончил рассказывать, опять воцарилось молчание.
– Вы сделали все, что от вас зависело, мистер Холман.
– Нет, – прорычал я, – в том-то и дело, что нет! Знаю, что не сделал!
– Простите, не понимаю. – Голос Линдермана звучал почти ласково.
Я прошел в глубь комнаты и включил другую лампу; тени стремглав побежали назад, забиваясь под мебель. Затем я повернулся к креслу и увидел, что он смотрит прямо перед собой с бесстрастным, похожим на посмертную маску лицом.