В те дни он мучительно гадал, что таит её улыбка, то или иное слово в разговоре. Долгое время терзали его сомнения – нравиться ли он ей внешне также, как она ему. П. старался не делать решительных, или слишком резких шагов, был весьма дипломатичен, скрывая внутреннее беспокойство. В одиночестве он представлял, как Амали улыбается рядом с ним на фотоснимке, который ещё будет сделан, как направлены на них объективы видеокамер – ведь они чуть ли не кинозвёзды. Он считал, что все девушки желают быть в объективах телекамер, в ярком свете софитов, во внимании поклонников и докучливых репортёров. Он предвкушал сладость мгновения, когда скажет Амали, что думал о ней с ровной периодичностью каждую четвёртую минуту, готов был для неё пожертвовать всем на свете, заработать для неё целую гору денег, которые будет тратить только на роскошные украшения и меха для любимой. П. представлял, как счастлив будет, когда она скажет ему в ответ, что испытывала к нему жгучую, испепеляющую любовь и цепенела при встрече. Он отчётливо тогда представлял себе момент их откровения друг другу. Это настолько сильное любовное томление, что, признавшись, они источают катарсические слёзы блаженства, кристальная чистота и целомудренность которых доступна только детям.
Сейчас он, конечно, умилялся над вчерашним собой – всё было гораздо прозаичней и обыденней. Первую половину своей ещё не долгой, но насыщенной жизни, он пребывал в романтизированных иллюзиях, с головой погружённый в страницы романов, в театр, в роли, и не мыслил себе ничего иного. Амали свершила в нём революцию после первой же совместной ночи. П. до сих пор поражался, как изощрённо устроены девушки подобного Амали прагматичного типажа. Она вела незаметную каждодневную и последовательную работу по переделке его экзальтированной личности в добытчика. Она научила его считать и преумножать деньги, заменила театр, романы и монологи постелью, а иногда, стараясь всеми силами, показывала, что может ему подыграть не хуже провинциальных актрис. Вечерами она подолгу создавала вид, как увлечена драматургией, как интересна ей механика актёрства, как она восхищена его несомненным талантом. Затем падала ему в ноги, изнемогая от эстетических аффектаций, и отдавалась грозово, вулканически горячо, со слезами восторга и вздохами наслаждений. Затем хладнокровно, как по чётко установленному регламенту, поправляла тонкие бретельки пеньюара и взъерошенную чёлку и переходила к делу. Спрашивала обо всех значительных и второстепенных переговорах до мельчайших подробностей, тут же, мгновенно анализируя, выстраивала стратегию дальнейшего поведения, алгоритм действий, давала строгие рекомендации, искала выгоду, рассчитывала риски и жалела, что сама не может участвовать в деловых встречах, применяя женские увёртки. Так, за несколько лет, она создала из мужа то, что хотела, выработала надёжную модель жизнеустройства и сколотила крепкий бюджет совместного безбедного существования. Сейчас П. видел это всё перед собой, как в отражении на водной глади чистейшего горного озера, сознавая прагматизм жены. П. забавляло смотреть на себя, наивного тогда, со стороны сегодняшнего дня. Сам себе он виделся сказочным персонажем, столь бесхитростным и доверчивым, что даже совестно становиться такого обманывать. Дитя с большими голубыми удивлёнными глазами – вот как он видел себя тех дней. Что же думала о нём Амали? Поначалу ему мерещилось, что она вовсе не думает о нём, не испытывает глубоких чувств, а общается из вежливости, потому что он добрый, надёжный, может ещё пригодиться, когда она почувствует себя в беде. Ему приходило в голову сравнение с кошкой, которая была у него в детстве. Эта пушистая зверюшка была изящна, грациозна, ласкова и притягательна в моменты, когда приходила пора обеда. Она хорошо чувствовала эти часы и по пятам преследовала П., куда бы тот не пошёл, ластилась к его ногам, тёрлась, прищуривая хитрые глаза, о ножку стула. Только он двигался в сторону миски, как кошечка тотчас бросалась вслед за хозяином. Было абсолютно ясно, что вовсе не для общения она так изящно выгибает спинку, а лишь ради еды. П. в глубине души боялся, что Амали также притворна.