Господин П. в совершенно спокойном расположении духа ехал на такси в аэропорт. Он выключил телефон и хладнокровно думал, как срывает сейчас его Амали; вспоминал, как в пути на курорт, в самолёте, разглядывал свою задремавшую супругу и пытался разгадать тайну её устройства, невидимое глазу внутреннее движение клеток и молекул, как потом думал об их теснейшей связи, о том, что будет с ним, если вдруг Амали не станет, как переживёт он одиночество? Последнее его сейчас совершенно не пугало, наоборот, как камень с плеч, свалился с него груз постоянного нахождения рядом с женщиной, которая имеет свои привычки, некоторые недостатки, может, оказывается, в чём-то стеснять, быть неприятной в определённые моменты. Господин П. словно впервые за долгое время почувствовал полную свободу, возможность перемещаться куда угодно (будто бы раньше он был заперт), не оповещая при этом женщину, осведомлённую о многих деликатных вещах и встроившуюся в его сущность, как древесный гриб в кору дуба. Этот неприятный образ паразита вызывал раздражительный зуд брезгливости.
С внутренней улыбкой вспомнил П. и о том, как страшился некогда Северо, представлял его чуть ли не дьяволом, словно ребёнок, который в темноте ночи боится обыкновенных предметов в своей комнате, думая, что в них скрываются призраки; как называл его Хароном, представлял неким изваянием, бесчувственным северным камнем, а теперь оказалось, что это самый живой в его жизни человек, который вложил в него новое дыхание, открыл сундук чудесных тайн бытия; они светились перед его внутренним взором, как самоцветы Данилы-мастера в чудесном апофеозе балета Прокофьева, под победительные звуки меди, могучей темой оздоровляющего дух творчества светилось золото мускулистой мелодии.
Наступала влажная южная ночь. Кожу слегка жгло – сегодня он подгорел. Приятно оттеняла это ощущение мягкая ткань новой рубашки, он захотел купить её напоследок у одной миленькой продавщицы лет на десять его моложе. Он немного пофлиртовал с ней и, имея успех, был доволен хорошей формой. Отступив от лавки несколько шагов, господин П. начал представлять себе, как бы развивались романтические отношения с торговкой. Он эскизно очертил её студенткой на летней подработке, она могла бы быть рекламщицей какой-нибудь безделицы в интернете – её густо нарисованные брови, несколько преувеличенные губы, чёрные накладные ресницы, срезанные скулы, даже не допускающие малейшей припухлости щёк, блеск точёных зубов, когтистость маникюрных пальчиков, которыми она взмахивала для убедительности своей речи – всё было призвано впутать, как липкий мёд, в сети обмана глупую жертву. В подробностях он предслышал, как она болтает ему всякую чушь, прогуливаясь по набережной, а он уже придумал надёжный план, как затащить её в постель. Он представлял, как наутро сбегает от неё, оставив шлейф приятных воспоминаний. Она глупа и всё, что требовалось – купить безделицу в сувенирной лавке, угостить её мороженным, зайти в попутный бар на пол часа, сверкая перед ней дорогими часами, и пообещать ей, что в столице он пристроит её к своему знакомому в модельное агентство. Будто тень отвергнутого урода, отчуждённого, презираемого всеми, мелькнула мысль о том, что он обманывается в своих фантазиях, что торговка не такая уж простушка, а прагматичная девица, готовая играть любую роль ради своей выгоды, отдающая себя только тому, кто действительно может удовлетворить все её желания, а они в ней – это прочный спав физического и материального, тряпок и постели. Вопреки своим начальным картинам, он увидел в этой декоративной
девочке-фотоснимке бездушного симулякра всего того, что может физически нравиться мужчине и призвано выкачивать из него деньги, силы, созидательную энергию и жизнь. Как ужасающий галактический пришелец из популярных фантастических фильмов, она впивается в одурманенную жертву и вытягивает из неё всё сущее. Холодок по коже вызвал этот образ в сознании господина П. и в очередной раз он пришёл в своих рассуждениях к мысли о том, что единственная сила, способная противостоять этому разрушению – это сила творческого духа, которую открыл в нём скульптор Северо. Словно три грации, выстроились в воображении П. Амали, Северо и сладострастная торговка. В этом аллегорическом изваянии выражалась модель натуральной вселенной господина П. Воспевая молодящую силу творческой жизни, он органично примирился со смертью и понял, что готов к ней в любой момент, что в ней нет никакого ужаса, она неотъемлемая оборотная часть этой ясной немеркнущему сознанию вселенной. Он разгадал тайну первого взгляда Харона – уже тогда он был пронзён этим лучом Абсолюта, о котором П. даже не подозревал. Проживая гениальную бетховенскую сонату, мечтая играть её с совершенством великого пианиста, как некогда П. играл роли в театральных пьесах, он проходил символический путь от первой до четвёртой её части, путь, в конце которого возникает свет, проясняющий в былой жизни всё, как в стихотворении Пастернака, распутывающий хитросплетение нитей всех случайностей, больших и малых горестей, радостей, падений и триумфов. Ему вновь и вновь хотелось пробуждать в себе утончённые эмоции, порождаемые определённым образом составленными аккордами и интервалами в музыке Бетховена. Они вызывали соответственную гамму ощущений, радуги и фонтаны эвристических картин и мечтаний, которые когда-то кружили в голове великого гения и у подобных ему отчуждённых от плотских услад и обыденных желаний сущностей. Господину П. стало так свободно от этого стихийного прозрения, что он стал сам себе невесом, задыхаясь от приятности, он созерцал аллегорию духа и ему хотелось пустить горячие слёзы детской невинности, столкнувшейся с чем-то слишком человеческим.