На протяжении долгих лет я (возможно, как большинство кардиохирургов) смотрел на сердце исключительно как на насос, который частенько доставляет нам проблемы. Конечно, жизнь пациентов зависела от этого насоса, но в операционной я видел прежде всего оранжевый прямоугольник дезинфицированной грудной клетки, окруженной стерильными зелеными простынями. Мужчина передо мной или женщина? Не важно. Главное для меня – починить насос. Как любил говорить один мой коллега: я потому кардиохирург, что предпочитаю пациентов под наркозом.
Я его прекрасно понимал, ведь только так можно полностью сосредоточиться на работе. А с «остальным» пусть разбираются психологи или другие врачи.
Я знаю одного патологоанатома, который произносил еще более леденящие кровь слова: холодные пациенты мне милее, чем теплые. Для того, чтобы пациент не угодил на стол к патологоанатому, кардиохирург должен научиться сохранять хладнокровие даже в самых безнадежных ситуациях.
Кардиохирург вдвойне
Разговоры с родственниками после окончания очень сложных операций были мне неприятны. Что мне им говорить? Пациент ведь пока живет. А вот выживет ли он – покажут следующие несколько дней. Благодаря высоким технологиям в медицине после операции можно вытянуть практически любого больного в крайнем случае при помощи специального аппарата жизнеобеспечения, который называют аппаратом экстракорпоральной мембранной оксигенции (ЭКМО). Некоторым сердцам нужно время, и они отдыхают и приходят в себя в течение нескольких дней после операции. Однако многие пациенты умирают в реанимации. Каждого больного причисляют к определенной группе риска. Хирург, «производящий» слишком много необоснованных смертельных случаев, о чем открыто свидетельствует проводимая в стране политика гарантии качества, быстро выводится из операционной сферы. Статистика плотно дышит врачу в затылок, и это хорошо. Впрочем, боль в затылке можно получить и во время операции. Большинство людей понятия не имеет, насколько физически тяжела профессия хирурга. Человек стоит, слегка подавшись вперед, порой по 7–8 часов у операционного стола. Не отвлекаясь на еду, питье и не отлучаясь в туалет. Ты ведь не оставишь пациента со вскрытой грудной клеткой, подключенного к аппарату жизнеобеспечения, чтобы спуститься в столовую выпить смородинового смузи. Врач приучается забывать о своих потребностях и спустя какое-то время к этому привыкает. Все запасы жидкостей и консервов в операционной предназначаются исключительно пациенту.
Однако оно того стоит. Операция на сердце спасла миллионы людей. Они снова могут наслаждаться жизнью, чаще всего их самочувствие улучшается. Но несмотря на эти выдающиеся результаты кардиохирургия – очень трудная профессия, с издевательствами и запугиваниями в ближайшем окружении, унижениями, стрессом, громадной ответственностью, переработками, жалобами, подколками, неприятными начальниками, морем бюрократии, распоряжениями и приказами, пациентами и их семьями. На протяжении многих лет мне больше нравилось разговаривать с пациентами, нежели с их родственниками. И те, и другие хотят знать правду. Зачастую члены семьи еще надеются на «чудо», в то время как больные иногда интуитивно понимают, каковы их шансы. В итоге правду с благодарностью принимают и те, и другие.
Мне никогда не составляло труда спокойно и доходчиво уговорить пациента не делать операцию. Но с тех пор, как я снова обрел свое потерянное сердце, с тех пор, как я стал не просто кардиохирургом, а, так сказать, кардиохирургом вдвойне, в этих разговорах для меня очень многое изменилось, хотя их содержание осталось прежним. Я больше ничего не приукрашиваю:
– У вас нет никаких шансов. Вы пролежите долгое время в реанимации, и вам будет плохо. Вернетесь ли вы потом домой – большой вопрос. Вы не сможете обходиться без посторонней помощи. Будь вы моим отцом или бабушкой… Я бы не советовал вам идти на эту операцию. Я бы предложил провести время с близкими и уладить важные для вас дела.
Эти напряженные разговоры проходят довольно бурно. Своими словами я тоже затрагиваю сердца пациентов. Только для этого мне не нужно вскрывать грудную клетку и браться за инструменты. Я как человек должен открыться немного больше и по-другому, не как хирург во время операции. Мне повезло, что я знаком с несколькими кумирами и у меня есть образцы для подражания, которые поддерживали меня в стремлении говорить правду. Здесь играет роль множество факторов. Когда операция связана с большим риском для пациента, но он хочет использовать свои пусть даже самые незначительные шансы, его можно прооперировать. При условии, что перед этим мы с ним неоднократно побеседуем. Я также помню случаи, когда пациент в тяжелейшем состоянии, но готовый бороться и обладающий громадной мотивацией, переживал первые 30 дней. В кардиохирургии 30 дней – важный маркер. По нему мы определяем, что первая вершина покорена. Однако часто проходит год или даже больше, прежде чем пациент по-настоящему «осиливает» операцию физически и морально.