В какой-то момент, после спуска гроба, Стёпка вдруг начинает оглядывать природу, может он пытается отвлечься, не смотреть в зияющую яму, которая однажды засосёт и его. И тогда наши взгляды встречаются.
Стёпка не плачет, но в серости дня лицо друга всё равно что гримаса призрака. Жив только взгляд, окружённый толстой оправой очков. Стёпка приподнимает левую руку с двумя оттопыренными пальцами. Здоровается. Я растерянно машу рукой в ответ, и потом меня охватывает дикий страх. Страх перед этим чёртовым подземным миром, который когда-то придёт и за мной, и не обязательно в старости. Андрюхе было всего десять, маме Стёпке пошёл четвёртый десяток.
Я могу умереть завтра и через семьдесят лет...
Всю обратную дорогу я бежал...
Дом превратился в заброшенный особняк с восковыми фигурами. В этот вторник мы не смотрели с отцом Блудливую Калифорнию, мама вообще забыла про телевизор. Пища стала невкусной из-за добавления полуфабрикатов, а родители почему-то не разговаривали друг с другом.
Сначала боялся, что поссорились, но потом посмотрел на себя со стороны. Почему мы перестали общаться со Стёпкой? Почему у меня нет желания писать кому-то в контакте? Потому что наши миры поломались и нам нужен определённый срок, чтобы привыкнуть к новой реальности.
Пока что я разделил адаптацию на несколько периодов. Первый, короткий, не больше дня - это отрицание. Ты думаешь, что ничего не случилось, вот-вот откроется дверь и в дом вбежит опарыш, с виноватым видом и готовый к наказанию.
Второй тайм, в котором, наверное, сейчас живёт Стёпка - надежда. Когда ты знаешь, что случилось что-то плохое, но ещё веришь - не всё потеряно. Мой период надежды был самым коварным и лживым, заволок дом неизвестностью, в которой я и родители отсчитывали дни, как бы ставя у себя в голове на невидимом дверном косяки зарубки, будто Робинзон, считающий время на необитаемом острове. Первые три зарубки - у Андрюшки кончилась вода. Дальше менее обнадёживающие: может, он у источника воды и не может кричать, тогда он ещё продержится без пищи хотя бы неделю. И так далее, пока зарубки не становятся столь же бессмысленными, сколько самокат безногому. Стёпкин период надежды длился по временной шкале меньше, три дня тётя Марина ле-жала в больнице,
(...с забинтованной головой, только рот торчал...)
борясь со смертью, не собираясь умирать. Я знаю, Стёпка верил, что ещё день, и мать пойдёт на поправку, а потом выпишется домой, переболев разбитым черепом как просту-дой. Всё. Теперь её нет. Наверное, я слишком рационально мыслю, что уже перешёл в тре-тью стадию изменения мира. Я хорошо знаю Стёпку, кинув последнюю лопатку на могилу матери, он ещё какое-то время будет ждать её возвращения, призыв ужинать, пожеланий спокойной ночи. Стёпка больший рационал, чем я, но смерть, особенно первая в жизни, меняет людей, а мой друг сентиментален как грёбаный Альберт Вескер .
Я уже перешёл в третий период: адаптация. Теперь нас в семье всего трое, младший брат - это сон, жизнь продолжается. Постепенно третий иннинг перетечёт в привыкание, и Андрюшка превратится в сон. Я пока нахожусь в третьем, и не знаю, будет ли четвёртый, пятый, но подозреваю, один период ещё должен прийти.
Это период возвращения счастья. Когда Андрей будет посещать мысли реже, чем новый год, когда тебя окружат другие люди, ради которых стоит жить и терпеть потери. Только когда начнётся этот период? Когда я поступлю в университет и окружу себя сту-денческими заботами? Когда я женюсь, и заполню пустоту любовью ко второй половинке и своим детям?
Может быть.
Только нескоро наступит этот период. Ох нескоро. До этого времени и мама с папой мо-гут приказать долго жить.
После похорон тёти Марины, сразу на следующий день, пятого августа, у отца немного поехала крыша. Я думаю, он перешёл из второй фазы в третью, и перелом оказался кон-фликтным. После работы, в этот понедельник он завёл разговор о похоронах Андрюшки.
Естественно - мамы - это же последние люди, которые верят в смерть детей - разразился конфликт. Я немедля прячусь в детской, которая теперь не детская, а моя полноправная комната. Мечта идиота сбылась.
А мать внизу кричала, что её мальчик жив, и пока никто не докажет обратного, хоронить его она не собирается. Впервые слышу, как отец обзывает мать, мне и страшно, и неприятно. Он утверждает, что нужно отдать память Андрюшке, ибо тот умрёт не упокоенным, и будет клясть нас с того света.
Наша семья не отличалась верой в Бога, мать с отцом считали, что Иисус где-то есть, заочно, и лучше жить с подобными взглядами, а то окажется, будто Бог и правда есть, а ты в него не верил. Вот после смерти облом будет. Поэтому, когда речь заходила о смерти, мои родители соблюдают все христианские правила погребения.
Проблема только, что один считает сына умершим, а другой - нет. А жизнь ещё тот гол-ливудский режиссёр. Поди придумай такой заквас.
Ругань внизу успокоилась ближе к полуночи. К тому времени я уже слушал в наушниках Джареда Лето, и в перерывах между песнями, до меня доносились ноты другой песни. Очень печальной.
Ночью мне приснился сон, что родители вместо Андрюшки хоронят меня. Я стучу кулаками в гроб, но слышу лишь приглушённую молитву священника, а мой крик пугает только шёлковую обивку стенок гроба.
Просыпаюсь почти со стонами. Как и подобает при кошмарах, ноги холодные, руки ле-дяные. Темнота кажется опасной, переполненной монстрами, а одеяло - это стальной щит капитана Америки, который спасёт от любой невзгоды.
Поэтому сворачиваюсь калачиком и накрываюсь, но я лёг на левый бок, а тяжёлый свет из окна вычерчивал в бархатной черноте ночи силуэты Андрюшкиной кровати. Я смотрю на неё, и становится только хуже.
Я превращаюсь в аутиста. Или как там называют замкнутых в себе людей? Интроверты? Август вступает в полные права, лето снижает температуру, а я убиваю время лежанием в постели и слушаньем музыки. Только музыка держала меня наплаву. За день я успевал послушать тонны альбомов 30 Second to Mars, Avril Lavigne, Within Temptation, Bon Jovi и других групп, запавших в душу. Мать с отцом начинают ссориться по-настоящему, каждый день, и я отгораживаюсь от их конфликта.
С утра шестого я написал Стёпке лишь одну фразу: Как ты?
Ответил он уже вечером. Коротко и ясно: Хреново.
Я написал: Может увидимся и станет легше?
Он: Не думаю. Здесь кругом одно горе. Отец постоянно плачет. Серый постоянно занят машиной, я его вообще не вижу.
Я: Лучший способ отдохнуть от такой атмосферы, пройтись со мной.
После долгой паузы он отвечает: Как-то это неправильно. У меня ж мама умерла.
Я не успеваю написать ответ, как приходит новое сообщение: Хотя, знаешь, я, наверное, целенаправленно хочу находиться сейчас в доме. Я хочу грустить, скорбеть. Пусть это и самоистязание, но мне сейчас настолько плохо, что я почему-то не хочу, чтобы мне было хоро-шо.
Я стираю своё незаконченное сообщение и некоторое время пялюсь в квадрат монитора. Ему настолько плохо, что он не хочет, чтобы было хорошо. Как же понять эту фразу? Впрочем, рассуждения умника Стёпки для меня часто оставались загадками, поэтому я коротко отвечаю:
Я всегда готов помочь. Пиши.
А Стёпка ответил: ок.
Потом я даю себе обещание, что не буду больше писать Стёпке и навязывать свои идеи. Когда он опомнится - напишет первым.
Хоть сегодня и вторник, никакой Блудливой Калифорнии не ожидается, да и не хочется пялиться в телевизор, в счастливых персонажей. Отец с матерью опять ругались. Папа предлагал похоронить пустой гроб, а дома на полке поставить фотографию Андрюшки, спрятанную в венчик.
Я, конечно, мелькал иногда мимо родителей, - к несчастью, я оставался человеком и всё ещё хотел есть, - но ни один из предков не попросил меня остаться и не задал ни одного вопроса, лишь короткие косые взгляды, пониженный тон и более продолжительные паузы между выкриками. Но если бы вдруг кто-то из них спросил, на чьей я стороне...