– Итит твою мать, – шиплю я и промываю руку.
– А я предупреждал, – серьёзно говорит Андрюшка.
И я опять его не слушаю.
Почистив зубы, умывшись, я прибираю постель. Брат куда-то исчез, может, это и к лучшему. Я, конечно, его брат, и люблю его, должен любить, по крайней мере, но люди боятся перемен и убегают от них. Любая иррациональность заставляет нас закрыть глаза, повернуться к ней задницей и смотреть только на привычный мир. С утра Андрюшка какой-то не такой, это проблема, её надо решить… но, можно это буду не я?
Опарыш ждал меня на кухне. Всё ещё в одних трусах и светло-зелёной майке, правая лямка которой соскользнула с худенького плеча братишки. Глубокий взгляд Андрюшки сверлил дверцу холодильника.
– Завтракать будешь? – спрашиваю, подходя к шкафчикам и сканируя их на наличие необычных вкусностей. Тщетно. Одна унылая луковица в углу.
– Я ел, – коротко отвечает Андрюшка тоном мальчика-зомби.
– А вот я…
– …сделаю себе яичницу, порежу туда колбаски и выпью литр апельсинового сока, – заканчивает за меня Андрюшка.
– Поразительно прав, – усмехаюсь я и открываю холодильник.
– Ты ешь это уже двадцать третье утро, – отвечает брат, и я не успеваю спросить, что это значит, как Андрюшка продолжает: – а второе яйцо, которое ты возьмёшь, будет протухшим.
Я подозрительно кошусь на опарыша. По лицу последнего опять растягивается эта нездоровая улыбка. Слева тянет холодом, на меня уставились продукты.
– Всё ты врёшь, – говорю я и теперь смотрю на уставленные в рядок яйца, так похожие на личинки опарышей, мать их. Я тянусь к паре яиц, зависаю над одной, потом думаю и выбираю их в рандомном порядке. На секунду вдруг кажется, что Андрюшка окажется прав.
Под напряжённое молчание я разогреваю сковороду, добавляю масло, осторожно разбиваю первое яйцо. Глазунья, и только глазунья. Яйцо нормальное. Разбиваю второе – тоже свежее.
И вдруг душа срывается в полёт, меня охватывает бесконечная лёгкость и напряжение утра спадает. Конечно, всё это игра. Андрюшка старается заставить меня поверить в его… сумасшествие, что ли, вот и придумывает ерунду.
– Оба яйца свежие, умник, – я оглядываюсь.
Глазки опарыша хмурятся. Он вскакивает и смешно семенит к сковородке. Смотрит на яичницу словно профессор на ход эксперимента.
– Ты уверен? – почти шепчет он.
– Начала денатурация белка, – усмехаюсь я. Слово умное. Услышал у учительницы биологии. Так называется процесс, когда белок в яйце сворачивается. – К тому же, запах. Чувствуешь этот прекрасный запах яичницы?
Андрюшка задумчиво прикладывает палец к виску, хмурится и отходит от плиты, бормоча про себя невнятицу. Я могу расслышать несколько фраз:
– …новое качество динамической системы… …малое изменение некоторых параметров…
– Слушай, – мямлю я, снова чуточку пугаясь. Такие слова мой опарыш точно не знает. – В чём дело? Что ты творишь?
– Пытаюсь вырваться из цикла, – немного резко отвечает Андрюшка и стреляет в меня совсем шизоидным взглядом. Постояв так секунду, он возвращается за стол.
Я сажусь напротив, когда яичница уже готова и остывает на тарелке. До этой секунды мы не сказали друг другу ни слова. Под отрешённый взгляд опарыша я начинаю есть. Мелкий прикалывается, точно прикалывается, но почему тогда моё сердце настойчиво ковыряет пальцем страх.
Вам было бы уютно сидеть в молчании с родным человеком, который глядит на тебя словно Т-инфецированный тип из «Обители Зла»? Вот и мне тоже, поэтому я заговорил.
– Опарыш, – а брата я называл только так, иногда Дрюн, но никогда не брат и тем более братишка, – чего ты добиваешься? Чтобы тебя все считали психом. Так знай, я тебя уже таким считаю. Не перед тем спектакли показываешь.
По лицу Андрюшки расплывается эта чёртова улыбка, появившаяся в арсенале ужимок моего опарыша этим утром. В сочетании с умными глазами подобное губорастягивание напоминало гримасы сумасшедших профессоров из фильмов о супергероях.
– Ушлёпок, – произнёс он то ли серьёзно, то ли в шутку. А затем встал и с кукольным лицом двинулся в гостиную.
– Погоди, я поем и достану тебя, – усмехаюсь. Желания доставать брата после завтрака нет никакого. Не потому, что я его безгранично люблю. Ха! Сколько люлей он от меня схлопатывал, это не счесть. Конечно, больше обидных, чем больных, но изедка случается и настоящая поножовщина. Никогда не забуду, как, устав хлестать Андрюшку и терпеть его удары, схватил бревно и врезал младшему по лицу.
Это уже потом, в следующую секунду я думал о последствиях. Когда бревно неслось в направлении челюсти опарыша, мною руководила смерть, превратившее тело в машину для убийства.