У хвороста сидел Пожарский и наводил диоптрии очков Глобуса на обрывок желтой "Комсомолки", пытаясь вызвать ее воспламенение. Глобус сидел рядом, сопел и, за неимением подходящего локона, пальцем крутил себе шорты. - Скажите-ка, Глобус, не Ваши ли карты пытается сжечь Пожарский.- На что головастый мальчик тайком достал из кармана даму пик, показал мне и хитро улыбнулся. - Прекратите, Пожарский. Возьмите вот спички и мой любимый "Огонек". Не сожгите себе ногти - это испортит аромат будущего супа. - Мне показалось, что разжечь огонек "Огоньком" было крайне уместно. Первые языки пламени лизнули сухие сучья и траву. Дети радостно закричали. Торпеда отбежала на безопасное расстояние и дунула в горн. Ее и без того оранжевые щеки стали багровые и растянулись. Девочка с усердием наклонилась вперед, отбросив назад ногу. Прыгая в позе "ласточки" на одной ноге, она сводила глаза на нос, стараясь силой взгляда уговорить горн издать подобающий звук. Горн бессовестно молчал. Бросив попытки, она выровнялась и перестала прыгать. Торпеда виновато смотрела в мою сторону и стучала горном себе по коленке. - Очень жаль, Торпеда, что Вы не лопнули. Ваши щеки были бы настоящим праздником для нашего супа. Верните инструмент и ступайте на камбуз помогать Маргуль чистить морковь.
Костер здорово разгорелся и я был рад заметить, что по мощности он не уступал кострам старших отрядов. Пожарский ходил цирковой лошадью по кругу и без надобности подталкивал горящие головешки. Он орудовал то резиновым кедом, то длинной палкой. Я ему не мешал. Человек знает свое дело. Гурченко подозрительно давно ничего не пела, и я осмотрелся в поисках ее персоны. Она лежала на животе с карманным атласом. Мотая ногами, Людмила Марковна смотрела в небо и повторяла шевелящимися губами названия британских портов. Карамазовы сидели на земле и молча смотрели на костер. Я потихоньку доставал из котла лишние ингредиенты и перекладывал их в сумку. На чем и был словлен Яшиным. Он сказал, что никому ничего не скажет, если я оставлю в супе его большую шишку и дам дунуть в свисток перед отбоем. Шишка - не ворона, свисток - не горн. Мы ударили по рукам.
Кулинарным искусством я никогда не обладал в полной мере. Поэтому поочередность продуктов мне подсказывала Маргуль. Мы солили воду и кидали лук. Морковь, курица-ворона, макароны. Шишку забросил сам Яшин, почему-то не доверив это дело мне. Я засек время и отошел от костра, который дымил в глаза только мне одному. В стороне я стоял недолго, так как Яшин взял пачку соли и начал досаливать суп "по вкусу". Я забрал у него соль, дав на время подержаться за горн. Яшин глянул на Торпеду. Та отрицательно покачала головой.
Вокруг звучали горны других отрядов. Дети строились в шеренгу, а начальство снимало пробу. Наша курица оставалась синей. Она оставалась синей даже тогда, когда шишка начинала расползаться. Я посчитал, что длительное ожидание других отрядов, которые давно закончили, будет крайне неприличным, и дунул в горн. Дети построились. Пришел белый 40-летний пионер в веснушках с половником снимать пробу. Он театрально промычал "мммм", изображая восторг. Похвалил суп, выплюнул кусок шишки и, придержав меня за локоть, показал где его можно вылить. Два небольших ведерка были выданы Пожарскому, чтоб затушить костер. Мы уходили в столовую питаться казенными харчами. "Иммануил Кант" вышел из доков...
После ужина ко мне подошла Маргуль и заговорщицким тоном сказала: "Капитан, по-моему, Торпэда от нас прячет бинокль". Своим басистым "э" девочка напомнила, что она все-таки Гульштейн. Я пообещал утром привязать Торпэду кудрями к мачте. Маргуль осталась довольна решением. Отвел детей в спальный корпус, гаркнул "спать, головорезы", Яшин дунул в свисток.