Уж не знаю, что должна вызывать хорошая музыка у хорошего художника, но оркестр Липецкого академического театра играл на уровне красоты моих плакатов, и вдохновения при этом не вызывал. Особенно, когда на репетициях разогревался тромбон. Часть оркестра часто собиралась вместе "оттачивать мастерство". Эти, так называемые, репетиции чаще всего проходили в подсобном помещении, где я занимался изготовлением плакатов и декораций. После окончания концертов старый рояль прикатывали именно сюда, где он пылился до следующих выступлений. Софья Бенедиктовна с уважением относилась ко всему старому, поэтому часто говорила: "Этот инструмент такого почтенного возраста, что, я не удивлюсь, если на нем катали маленького Володю Ульянова."
Софья Бенедиктовна Шварц, уважаемая актриса нашего театра, должна была запеть в одном из актов спектакля. Эту невозможную задачу пытались решить режиссер театра и дирижер оркестра. Софочка Шварц, в свои 52 года, была совершенно уверена в своей юности и красоте. Она считала, что ей подвластны все тонкости актерского мастерства, не говоря уже о каком-то там вокале. Поводом для этих смелых мыслей послужило выступление Софьи Бенедиктовны, где она в год своего 50-летнего юбилея сыграла 18-летнюю Сильву в одноименной оперетте. После этого фиаско у режиссера были определенные опасения. Совместно с дирижером были деликатно убраны все песни, подходящие под сценарий, где присутствовали высокие ноты.
Я зашел в кузницу искусства, когда Богдан Николаевич Бутко перекатывался с носка на пятку с закрытыми глазами и опирался на рояль одной рукой. Самодеятельный композитор Богдан Николаевич был вхож в любые заведения, где царил дух музыки. Причиной этому послужило личное знакомство с бывшим генсеком, товарищем Хрущевым. Поговаривают, что, находясь в Ялте, Богдан Николаевич целый вечер играл Хрущеву свои фортепианные произведения, на что генсек одобрительно кивал головой. Поговаривал об этом исключительно сам Богдан Николаевич, поскольку других живых свидетелей этого концерта не было. И хоть сам генсек уже давно был не у дел, но трепет и страх, передающиеся в то время даже через рукопожатие, делали свое дело. Никто точно не помнил, когда именно Богдан Николаевич мигрировал из Украины в Липецк. Однако, о своем происхождении Богдан Николаевич никому не давал забывать, постоянно напоминая окружению, что он "метр закарпатского сольного пения".
Он раскачивался в сером партийном костюме, с преданным искусству лицом и закрученными седыми бровями. По самозабвенному выражению лица Богдана Николаевича можно было догадаться, что Коля и Толя, студенты-отличники музыкального училища, играют в 4 руки именно его композицию. Степень закрученности обильных и модных в то время бровей подсказывала мне, что апогей уже пережит, и близится финал. Беря последние аккорды, Толя и Коля давили друг друга в плечо, что, вероятно, по их мнению, должно было сдержать собственный смех над очередным "шедевром". "Правда, гарно?-спросил Богдан Николаевич и, подумав немного, добавил,- як у Шопена.." Толя и Коля откровенно заржали. Я нашел это время идеальным, чтоб объявить о своем присутствии: -Здравствуйте,- сказал я,-а мне музыка понравилась. -А Вы, молодой человек, опять нам тут будете пачкать и пахнуть красками?-спросил отдышавшийся тромбон. -Я по крайней мере не порчу вам инвентарь. -А где мы Вам шо попортили? Скажите-так я починю,-пробасила Сонечка Шварц. -Так вот же,- я показал на столярный верстак, на котором был разложен мой плакат. К детскому музыкальному утреннику "Веселые нотки" мною был нарисован нотный стан, на котором был изображен скрипичный ключ и семь нот лесенкой от "до" до "си". Так вот этот плакат не по плану оказался на верстаке, и на каждую нотку была поставлена бутылка портвейна "777", называемая в народе "три топора". Причем три бутылки уже были пусты. -Вы бы, молодой человек не ворчали, а присоединялись бы к нам, предварительно взяв "ля".- Я снял бутылку с нотного стана и влился в коллектив.