Как-то прислали к нам в группу психолога. Воспитательница заболела, и, чтобы не ставить человека в третью смену, пришла психолог. После той пробной смены она не ходила работать в группы. Все-таки заниматься с нами один на один в кабинете лучше.
Серега нырнул в постель с головой, намереваясь поспать часок до подъема. Из-под одеяла с вышитым личным номером воспитанника торчали Серегины ноги в продырявившихся носках мышиного цвета. Он так торопился лечь спать, что забыл их снять.
Сергей не был моим другом, и я не знал, как он отреагирует на мою просьбу. Белый пододеяльник спрятал его целиком, оставив на поверхности серый ромбик одеяла. И этот ромбик был как знак: «Не беспокоить!» Но надо было с чего-то начинать разговор. Я сто раз мысленно репетировал важный для меня диалог и сто раз не знал, чем он закончится. Пока все «уши» спят, надо было поговорить, перетереть о важном для меня деле. И я спросил:
— Засекли?
— Ara, — зевнув, ответил Серега, давая понять, что разговор, не успев начаться, уже окончен.
Тогда я просто брякнул напрямую о своих целях:
— Серег, а возьми меня с собой. А?
— Чего? Куда?
— Я тоже хочу машины мыть. Мне деньги очень нужны.
— Деньги? Зачем тебе деньги? Ты ж на всем готовом живешь: о тебе государство заботится. — Тут у Сереги здорово получилось спародировать нашего завхоза Матрешку.
Галину Алексеевну так прозвали не столько за ее фигуру дородной кустодиевской красавицы, сколько за яркий румянец на щеках. Наверное, дома у нее хранились стратегические запасы бордовых румян. Под стать фигуре был и голос этой дамы — густой, как детдомовский кисель по выходным, сваренный по какому-то хитрому рецепту из овса и чего-то еще, совершенно неопознаваемого, придававшего напитку поразительно противный вкус (всегда одинаковый) и непередаваемый цвет (всегда разный).
— Очень надо. Ну пожалуйста!
— Рискованно. А что взамен?
— А что хочешь?
— Ладно. Разберемся.
— Без базара, брат!
— Спи. «Брат»! Тоже мне родственничек выискался!.. — Сережка захрапел, спрятавшись от заглядывающего в комнату солнца под белое поле с серым ромбиком.
Прозвище Аким у Сереги появилось не сразу. Сначала его прозвали АКМ — в честь автомата Калашникова: в первые дни в детдоме он был какой-то суетливо-быстрый, как автоматная очередь, но очень скоро для удобства перекрестили в Акима. Немного погодя Серега освоился и стал спокоен и нетороплив, а прозвище осталось. С ребятами Аким практически не общался. В детдоме он появился меньше года назад. О себе почти ничего не рассказывал. Его роль в нашем детдомовском обществе была ролью одиночки.
А я, кем был я? Я был, наверное, наблюдателем. Эту роль я придумал себе сам. Всех остальных я тоже распределил по ролям. Везунчики, любимчики, подхалимы, крутые, мерзавцы, порядочные… Была пара ребят, которые больше всего подходили под категорию порядочные мерзавцы. Наблюдателем я считал себя сам, ребята же называли меня по-другому.
Придуманные нами прозвища были почти у всех. Они заменяли привычные имена. Нейтральные возникали путем отсечения лишнего от фамилии. Они ровным счетом ничего не означали. Мое погоняло было из другой категории прозвищ. Оно — мой характер и портретное сходство.
Из всех прозвищ ко мне прилипло только одно — Челентано, или Чили, для краткости. Мое имя — Юра. Юра Сухих. Когда-то очередная новая нянечка сказала: «Юра… Как Гагарин. Тот тоже Юра». Быть Гагариным мне понравилось, но первый космонавт такой русский, такой славянский, а моя черная, плохо расчесывающаяся шапка волос, дополняемая темно-карими глазами и носом, который принято называть орлиным, на сходство с Гагариным никак не тянули. Челентано окрестила меня наша воспитательница.
— Ишь ты, вылитый Че-лен-тано! — произнесла она нараспев.
Лет до десяти я не знал, что ношу имя итальянского актера, думал, что отзываюсь на что-то оскорбительно-пренебрежительное или даже ругательное. Если честно, мне было почти все равно, как ко мне обращались. Я жил по принципу горшка, которому и печь не страшна. В этот детский дом меня перевели в шесть лет из другого, того самого, где Ленка обозналась. Сам детский дом располагался в перестроенном здании детского сада. Внутри наше жилище было чем-то похоже на подводную лодку — то ли тем, что было много отсеков-комнат, то ли низкими потолками над той частью коридора, что вела к столовой.