— Завидно стало, мало жалованья? — выкрикивала, продолжая наступать на Настю. — Захотелось самой торговать огородной всячиной? Вот тебе, прикуси-ка на, вот, вот!
В воздухе, перед самым лицом заведующей школой Макаровой, замелькал коричневый, в трещинах, кукиш.
— Какая же вы… злая! Не стану я перед вами оправдываться. Думайте, что хотите. Мне все равно…
Настя качнулась назад, вся сжавшись и дрожа от обиды, и, ни на кого не глядя, опустив голову, пошла через огород к школе.
— Я те дам — злая! — махала Анна Анисимовна кулаком ей вслед. — Чтобы духа твоего в моем дворе больше не было! Ноги пообломаю, ежели ишо раз придешь за молоком!
— Зря обидела учительницу, Анна, — зашевелился, вскинул голову доселе молчавший Федор Семенович. Нутряной, клокочущий голос бригадира звучал вполне миролюбиво: — Пойми ты своим бабьим умом: не ей — школе огород надобен. Наши же, колхозников ребятишки, картошку и моркошку растить здесь будут.
Анна Анисимовна всегда остерегалась ругаться с бригадиром. Но тут не выдержала, крикнула ему в лицо, отбросив руку в сторону леса и зеленой шири целины при нем:
— Вона земли сколько, ишо на две Марьяновки хватит! И не совестно тебе дележ тута затевать? Рази забыл, как мы с Архипом маялись, на худой лошаденке, насаживая полные руки волдырей, на горе этой пахали? Теперича в колхозе трахторов не счесть, а заритесь на огород одинокой бабы. Ни вершка не уступлю, так и знай! Горбом своим выхаживала его, и плетень во весь круг мой. Нет таких законов — над чужим трудом измываться. А ежели появились — покажи!
Пока она доказывала свое неоспоримое право на огород, разгневанно глядя на бригадира, учетчик Кузьма Ожгибесов потихоньку перелез через плетень, поднял с травы брошенную Анной сажень и пошел в Марьяновку. Время обеденное, ему видится баранина в рассыпчатой картошке, чай с цейлонской заваркой и своим медом.
Вразвалку, с трудом переставляя сапоги сорок пятого размера, направился к плетню, за которым, задрав голову, ждал Буян, и Федор Семенович. Герасимову он будто и вовсе не замечал. Отвязал от плетня поводок и приготовился сунуть ногу в металлическое стремя седла.
Почуяв в молчании бригадира неладное, Анна Анисимовна быстро сообразила, что надо менять к нему подход. Перелезла следом за бригадиром через плетень.
— Куда же ты, Федорка, торопишься эдак? — пропела, остужаясь. — Зашел бы…
Подмигнула ему по старой привычке. Федор Семенович, хмуро глядя на Анну Анисимовну с высоты коня, мотнул головой.
— Не время теперь по гостям шастать. Сев идет, в поле мне надобно ехать. А огород твой мы все равно разделим, гневись не гневись.
Бригадир дернул Буяна за поводок, и тот взметнул утонувшую в рыжей гриве голову, задвигался, нетерпеливо поднял глянцевое копыто. Однако Анна Анисимовна успела выскочить вперед и схватила лошадь за усыпанную блестящими медными пуговками уздечку. Снова просительно глянула в мрачное лицо Федора Семеновича:
— Зайди, Федорка, не упрямься. Не из-за огорода тебя зову, из уваженья. А с учительницей Настасьей я поговорю, поговорю. И землицы ребятишкам уступлю под моркошку, семена дам…
Анна Анисимовна хитрила, ни сотки уступать она не собиралась. Но надо было завлечь упиравшегося бригадира в избу, и она не скупилась на успокоительные слова. Рассчитывала, что после стаканчика «Московской» бригадир Байдин заговорит иначе. Уже не раз так бывало.
Наконец, поразмыслив, Федор Семенович сдался:
— Ладно, так и быть, зайду на пяток минут.
Анна Анисимовна, обрадовавшись, бойко пробежала мимо плетня к избе, проворно отварила ворота:
— Проезжай, Семеныч, во двор проезжай. Чичас я твоему Буянушке сенца подкину, пущай жует на здоровье.
Пропустив Буяна с грузной фигурой бригадира в седле, ворота закрыла наглухо, торжествующе и мстительно глянув напоследок на школьные окна. Лошадь привязала к деревянным козлам, спустила с крыши хлева большой навильник сена. Буян сразу зарылся в него по самые уши и захрустел пылящими, но еще душистыми кашками, морковником и иными скошенными прошлым летом в овражках и на полянках травами.
Федор Семенович за долгие годы бригадирства привык к подобным знакам почитания. Не вмешивался, не отговаривал, а только хмыкал и пощелкивал толстыми короткими пальцами, наблюдая за хлопотами Анны Анисимовны.
Попав в полутемный прохладный двор, где его скрывали от бдительных глаз марьяновцев высокие тесовые ворота, бригадир заметно повеселел. Прошел в избу впереди хозяйки, громыхая по желтым выскобленным ступенькам крыльца пыльными сапожищами. Уверенно перешагнул через порог, снял и повесил на гвоздь брезентовку, стащил с ног сапоги, запихнув влажные от пота портянки в широкие голенища. И после этого направился к столу, вокруг которого уже кружилась, готовя питье и закуску, Анна Анисимовна.