Правда, Федор Семенович Байдин, мужик не злой, покладистый, намекнул, что за одно «спасибо:» такое не делается. Пришлось Анне Анисимовне сбегать в лавку и принести от продавца в долг две поллитровки беленькой. «Пашите, я не возражаю, — великодушно разрешил Федор Семенович, изрядно захмелев. — Только того, не очень-то жадничайте. Дорофей Игнатьевич Караулов, председатель наш, знаете, этого самого не любит».
Герасимовы страдовали на пригорке несколько дней, от восхода до заката солнца. Не так-то легко было кроить стареньким плугом неподатливый, упругий, будто резина, дерн. Налегали на плуг изо всех сил, в четыре руки, чтобы не свалилась спотыкающаяся от натуги, с выпирающими ребрами колхозная лошадь. Но зато какая благодатная земля ложилась в пласты!
— Жить будем! — возбужденно приговаривал Архип Данилович, запуская руки по самый локоть в жирный, прохладный чернозем.
Пока мерин, благодарно кося глазом на неожиданно подобревших пахарей, хрумкал мешанкой из измельченного лугового сена и ржаных отрубей, Архип Данилович и Анна Анисимовна пристально глядели на дальнюю лесополосу, тянущуюся по низине. Над ней стлался дым, и под этой курчавой, быстро тающей завесой, оглашая леса и долы протяжными гудками, катили на станцию пассажирские и товарные составы.
Сама станция с пригорка не просматривалась, закрывал ее выступ густого соснового леса. Но Герасимовы мысленно видели и людный перрон, и рыночный ряд чуть в стороне, где бойко шла торговля свежими и малосольными огурцами, помидорами с ярко-красной прозрачной кожицей, вареной рассыпчатой картошкой… Зажигаясь небывалой радостью, снова ворошили руками ждущую семян, мягко взбитую землю, прикидывали, что урожая с нового огорода хватит не на одну сотню пассажиров, а тот народ не жадный, не торгуется, берет огурцы и картошку не штучками — тарелками и авоськами.
Войдя в азарт, позабыв о наказе бригадира не жадничать, Архип Данилович и Анна Анисимовна распахали всю целину на пологом склоне, который спускался к березовому колку и был почти скрыт от глаз марьяновцев пригорком. Набралось соток сорок, а то и с лишком. Своей картошки для посадки, конечно, не хватило, назанимали у односельчан, пообещав возвратить осенью долг в полуторном-двойном размере. Архип Данилович все лето, урывками, когда находилась свободная лошадка, возил на пригорок тонкие гибкие ивы, которые густо разрослись поодаль от деревни, по берегам Селиванки. Вокруг шири, засаженной огородной всячиной, поднялся плотный зеленый плетень метровой высоты.
Хлопот в новом огороде было столько, что Анна Анисимовна не смогла выйти даже на покос. Днем и ночью стерегла она по очереди с сыном Степаном грядки от набега марьяновских рябятишек. Потом до поздней осени носила на станцию, до которой было час с небольшим ходьбы, огурцы, помидоры, морковь, лук, редис. И картошка уродилась на редкость кучная и ядреная. Герасимовы по совести рассчитались со всеми в Марьяновке, у кого брали семена на посадку. А весной, когда цены на картошку подскочили, отвезли в областной город на базар тридцать мешков отборного «лорха».
— Зажили вы! — одобрительно гудел Федор Семенович каждый раз, когда заходил в повеселевшую избу Герасимовых.
— Не жалуемся, — степенно отвечал Архип Данилович, поглаживая недавно отпущенные усы и протягивая бригадиру распечатанную пачку «Севера» или «Прибоя».
— Посиди, Семеныч, я мигом возвернусь, — улыбалась Анна Анисимовна, надевала плюшевый жакет и торопко уходила в лавку.
А следом за ней, с любопытством озираясь на бригадира и небрежно накинув на плечи синее пальто с темным меховым воротником, выбегал на заснеженную улицу школьник Степан.
Охотно навещал Герасимовых и сосед, Аристарх Петрович Зырянов, все в том же полинялом кителе с медалью, в яловых сапогах с подковками.
— Как настроеньице? — спрашивал с порога. — Полегчало малость?
Его встречали особенно радушно. Усаживали на самое лучшее место за столом, у окна. Анна Анисимовна, суетясь, разогревала самовар, жарила на сковороде мясо с картошкой. Из сундука вытаскивала бутылку «Московской». Но от водки Зырянов всегда отказывался, ссылаясь на болезнь желудка и запрет врачей. Только махрой дымил пуще прежнего.
— Не далеко ходить к огороду? — интересовался Зырянов. — Пожалуй, туда и обратно версты три наберется.