Анна Анисимовна оторопела от изменившегося, жесткого тона Соловарова, от холода, повеявшего из-под его очков:
— Не пойму я, про что баете…
— О чем? — голос Соловарова зазвенел. — А о том, что довольно вам жить с частнособственническим уклоном!
— Дак ить теперича новый колхозный Устав, до полста соток позволяется иметь огород каждому двору, — напомнила Анна Анисимовна. — Гляньте вона по-над берег Селиванки, у многих огороды разрослись. Окромя картошки да овощей, кое-кто даже клевером и овсом участки засевает…
— У многих… — хмыкнул Соловаров. — Думаете, и вы в этот счет идете? Хозяева тех огородов, на которые вы киваете, трактористами, мастерами машинного доения работают, они нужны колхозу, как воздух. А от вас какая польза?
Анна Анисимовна прищурилась, уперла кулаки в бока — верный признак, что терпение ее иссякает:
— Погляди-ите, какой пры-ыткий? — протянула, обратив лицо к Марьяновке. — Старушек от колхоза отваживает, не надобны, дескать, пущай не скрипят костями.
Повернулась к председателю:
— Да тебя ишо на свете не было, когда мы в ём, в колхозе-то, робить начинали. И трахторы, комбайны поболе твоего видали… Небось и мать свою эдак попрекаешь?
— Хватит, надоело! — оборвал ее Соловаров. — Самовольничали много лет на этой горе — дальше не позволим. Оставим вам на прокорм соток десять, остальную землю — школе. Теперь вы меня, надеюсь, поняли?
Оба высокие, почти одного роста, они целую минуту смотрели друг на друга через разделявший их плетень. Соловаров — сердито, наклонив голову, куда-то поверх ее бровей. Герасимова — настороженно, поджав сухие обветренные губы, прямо на стекла председательских очков.
— Виктор Васильевич…
Соловарова окликнул стоявший сзади бригадир. Они отошли в сторонку. Федор Семенович наклонился к председателю и заговорил торопливо, вполголоса, обеспокоенно кося заплывшими зелеными глазами через соловаровское плечо то на огород, то на Анну Анисимовну.
— Ни в коем случае! — резко возразил Соловаров. — Десять соток — и точка. А вас, Байдин, мы заслушаем на заседании правления. Доложите, почему в Марьяновке под вашим носом растаскиваются колхозные земли.
Федор Семенович смущенно замигал и отошел от председателя к покорно стоявшему около «Волги» Буяну.
Соловаров подошел к плетню, повторил:
— Так вы поняли меня, Герасимова?
— Поняла, поняла. Как не понять, в сотках-то, чай, смыслю…
Помолчала, вздохнула. Потом заговорила неторопливо, певучим голосом, спокойно глядя на закурившего новую сигарету председателя:
— Спервоначалу я тебя напужалась. На машине-легковушке голубой подъехал. Рубашка на тебе прозрачная, будто вода родниковая светится, не иначе — заграничная. На глазах очки профессорские, на пальчике кольцо золотое. Не видала я ране эдаких председателей. А как ты разговор со мной затеял, подумала: умный, видать, понимающий, овощному звену подсобить попросил, пензией, сыном моим, Степаном, поинтересовался. Поверила я тебе. Опосля уразумела: притворялся ты, председатель, насмехался надо мной, старушкой. Уж сразу бы стращать зачинал, чем эдак здеся цирк устраивать…
— У вас все? — нетерпеливо перебил ее Соловаров.
— Погодь, погодь, доскажу, — заупрямилась Анна Анисимовна. — Выслушай-ко меня, опосля уж ругай сколь хошь. Коли признаться начистоту, не боюсь я тебя. Потому не боюсь — чужой ты, не крестьянской закваски, не понимаешь мою жись. Думаешь, отберешь огород, пропаду я? Лес рядышком: землянигу, малину, смородину, грибы собирать буду и на станцию понесу продавать. Ты-то вот на что жить станешь, ежели с председателей сымут? А сымут — не удержишься, ежели скрытным да самовлюбленным будешь, над каждым насмешки станешь устраивать.
— Может, с этим предложением на отчетно-выборном собрании выступите? — медленно произнес Соловаров, пристально разглядывая запотевший лоб Анны Анисимовны.
— Устарела уж я для собраннее, пущай другие выступают. Все я сказала. Пойду, дело меня ждет.
Анна Анисимовна отошла от плетня к подворью, наполнила лейку водой из стоявшей у калитки бочки и начала поливать грядки.
Соловаров, нахмурившись, молча наблюдал за ней, потом пошел к машине. Подозвал к себе Федора Семеновича, что-то ему сказал. Тот торопливо, насколько позволял выпирающий из-под брезентовки живот, направился к школьным воротам.
Спустя несколько минут бригадир вышел из школы вместе с Анастасией Макаровой. Она была в легком цветастом платье без рукавов, в белых босоножках, волосы ее, убранные сегодня не так, как обычно, ручейком падали на плечи. Шагала, засмотревшись на голубую машину у плетня. Федор Семенович ступал за ней по-смешному мелко и церемонно, с трудом перебирая тусклыми стоптанными сапожищами.