— Ты чего разоралась? — уставился угрожающе. — Сама мироедка! Столько годов всей той горой, как кулачиха, владела. И правильно Соловаров огородище твой заставил урезать.
— Вона как! — наливаясь гневом, начала наступать на него Анна Анисимовна. — Значится, это ты подбил председателя, чтобы огород мой отымали? Подлюга ты, никто боле. Спервоначалу сруб у меня уволок, опосля землицы лишить надумал. А рази не сам подзуживал нас с Архипом на ту горку переселяться? Дак чё взъярился-то, житья мне не даешь?
— Мама, успокойся.
Степан заслонил спиной закипевшую гневом Анну Анисимовну, встал перед Зыряновым — на целую голову выше его.
— Прежде я многое не понимал. Мальчишкой был. А теперь начинаю догадываться. Ведь вы, Аристарх Петрович, согнали нас со старого места, чтобы присоединить к своей усадьбе наш прежний огород. И присоединили. Помню я и то, как вы приходили на пригорок после похорон отца, сочувствовали вроде бы, угощали меня конфетами и пряниками. Не с добрыми намерениями, оказывается, приходили. К срубу прицеливались, камень за пазухой держали. Зачем вы лицемерили, называя отца товарищем, другом? Вы тем камнем за пазухой и по нему ударили!..
Не выдержав пристального, будто углями обжигающего взгляда, Зырянов круто развернулся и понесся к амбарам, с силой печатая в дорожной пыли пятками подкованных хромовых сапог.
— Видал, какой лютый! — проговорила Анна Анисимовна, прижимаясь к плечу сына. — Разжирел, никого в Марьяновке не признает. Ежели бы ты не из столицы, и не в эдакой одежде с той вона дохтурской железкой, ни в жись он с тобой не поздоровался бы.
— Мама, как со срубом дело было, почему ты мне ничего не написала?
— Как? — Анна Анисимовна грустно вздохнула, махнула рукой. — Не хочется сынок, о том вспоминать, волдыри старые задевать, теперича уж не вернешь. Да господь с им, со срубом, живы будем — свежий поставим.
Потом, опустив глаза, сказала:
— Правду ты, Степа, Зырянову выложил, согнал он нас с ранешнего места. Послушались мы его с отцом твоим, нужда поганая заставила…
Спустя минуту, когда прошли лавку и бревенчатое здание почты, Анна Анисимовна глянула вправо и толкнула сына локтем:
— Узнаешь место-то?
Степан посмотрел на продолговатый огород с уклоном к Селиванке, на расплывшуюся перед ним домину с высокими окнами, широкими желтыми воротами, с крестообразной телевизионной антенной над шиферной крышей, ответил с некоторым недоумением в голосе:
— Да, наше прежнее место. Но ведь еще в прошлый мой приезд оно пустовало. Кто здесь терема такие воздвиг?
— Зырянова сын. Вона где сруб наш…
Не успела Анна Анисимовна это досказать, как из окна выглянул Тимофей Зырянов, такой же, как и отец, горбоносый, узколицый. Обтирая мохнатым полотенцем распаренный то ли после бани, то ли от чаепития лоб со слипшимися язычками темных волос, он недовольно посмотрел на Анну Анисимовну:
— Ты чего болтаешься здеся, старая, и каркаешь?
Осекся, замолчал, заметив Степана, стоявшего чуть поодаль, втянул голову в комнату. Но окно не прикрыл и глаз с улицы не спускал.
— Эх, Тимоша, Тимоша, — покачал головой Степан, приближаясь к окну. — Разве ж так встречают бывших соседей? Пригласил бы в свои хоромы, тем более, что они на нашем срубе воздвигнуты.
— Сруб за деньги куплен, — ощерился Тимофей. — Не пожалел бы тятя ее, ты бы в своей столице с голоду сдох.
— Удивительно, как не меняются люди! — сказал Степан, рассматривая лицо Тимофея. — Помню, как в шестом классе учительница физики Агния Ефимовна попросила Тимошу Зырянова рассказать о центре тяжести. А Тимоша уставился на картинку в учебнике и бубнит: «Два мужика тащат котел… два мужика тащат…» Агния Ефимовна к нему с вопросом: «Ну и где же тут центр тяжести?» Тимоша брякнул: «А в котле». Хохотала потом вся школа! Вижу, с тех пор Тимоша нисколько не поумнел.
— Чеши отсюдова, не то!..
Тимофей, перекосившись от злобы, зашарил рукой по подоконнику и схватил темный горшочек с цветами.
— Неужели кинешь? — насмешливо спросил Степан. — Не жалко будет? Все же вещь, денег стоит, вдруг разобьется?
— Ух-ходи! — заорал Тимофей, опрокинув горшочек на подоконник.
— Тима, с кем ты ругаешься? — из-за Тимофеевой спины выглянула Полина, жена его, круглолицая, с кудряшками над чистым белым лбом.
— Ой, Степан приехал! Здравствуй, Степан! — просияла Полина, торопливо поправляя кудряшки. — Чего под окном-то стоите, тетя Аня, заходите! Тима, чего не зовешь их? Самовар у меня не остыл…