Степан подошел с литовкой за плечом, веселый, возбужденный от азартной, жаркой работы. Протянул загорелую руку, блеснул ровными белыми зубами:
— Степан Архипович Герасимов, отпускник и вечный должник родной Марьяновки. Рад приветствовать молодого колхозного голову.
— Здравствуйте. — Соловаров, не называя себя, нехотя пожал руку. Но глаза председателя смотрели на Степана сквозь стекла очков пристально, изучающе.
— Сколько сил и радости прибавляет вот эта немудреная штука! — Степан погладил ладонью черенок литовки, рассмеялся. — Кажется, что кровь в твоих жилах звенит. Жаль, что отпуск у меня кончается.
Соловаров молчал, продолжая рассматривать Степана. Но стоять так ему надоело, спросил:
— Ну, как там Москва? Если верить слухам, вы оттуда?
— Оттуда. Москва стоит на месте. Вы там бывали?
— Нет, не был. — Соловаров поднес к очкам часы. — Ну, мне пора ехать. Да и вам надо косить, сено корове зарабатывать.
Улыбка сошла с лица Степана:
— Зачем же так грубо… Вы ведь хотели поговорить со мной.
— Ничего я не хотел. Выдумки это.
— А все равно придется потолковать! — взгляд Степана стал дерзким, насмешливым. — Говорят, вы здесь воюете со старушками? Занятие довольно неблагородное.
— Не со всеми, — усмехнулся в тон Соловаров, — а только с вашей матерью. По известным вам причинам пришлось огород ее сильно урезать.
— Видел. А еще какие претензии у вас к ней? Например, по пенсионной части?
— Не заработала она пенсию, — Соловаров скосил очки в сторону Анны Анисимовны, безмолвно стоявшей с вилами около телеги.
— Это только ваше мнение?
— Хотя бы. — Соловаров строго смотрел мимо Степана на дальние угоры и леса.
— Не надо пижонствовать, Виктор Васильевич. Это ведь и я умею. Если у вас есть сомнение в трудовом вкладе моей матери, выслушайте мнение ее односельчан. Все они сегодня здесь, давайте соберем их. Решим вопрос, что называется, с соблюдением колхозной демократии, а не волевыми методами.
— С гонором вы. Достойный сын своей матери. Но это бесполезный разговор.
— Почему же бесполезный? Во всяком случае, я имел возможность узнать, какой есть председатель Соловаров.
Соловаров резко повернулся, сверкнув очками:
— Какой же? Договаривайте!
— Какой? — Степан помолчал. — Нет, пожалуй, воздержусь от комментариев. Люди нас слушают. А вам здесь и дальше работать.
Многие на лугу, действительно, перестали косить, грести и, задрав головы, смотрели на сошедшихся в споре гаринского и московского гостей: а ну, мол, кто кого? Соловаров нахмурился, отошел от Степана. И тут увидел около запряженной лошади, среди ребятишек, Настю:
— Анастасия Андреевна, здравствуйте! Я сейчас поеду в Беляевку, подбросить вас до школы?
Настя качнула головой, перевела взгляд на Степана. От председателя не скрылось, что смотрела она на Герасимова ласково, заботливо, вся какая-то радостно озаренная.
— Настенька, мы ведь пешком пойдем, вместе со всеми? — спросил ее Степан.
Повернулся к Соловарову:
— Не хочет ехать. Тем более, что на вашей «Волге» она однажды уже прокатилась.
Настя, застыдившись, густо покраснела, отошла от ребятишек.
— Степан, ну зачем вы так?..
Соловаров бегло оглядел Степана, скривил губы:
— Вижу, в отпуске вы даром время не теряли.
Он явно рассчитывал развеселить толпу. Кое-кто в самом деле хохотнул. Но Степан не смутился, тряхнул головой:
— Несемейным, тем более соседям, это не возбраняется.
В толпе хохотнули громче прежнего. Степан перекинул литовку на другое плечо, спохватился вроде бы:
— Ну ладно, пора докашивать рядки.
Толпа отхлынула.
На лугу с прежним ладом заработали литовки и вилы.
Анна Анисимовна только разочек глянула вслед председателю, да и то мельком. Повеселевшая, ощущая небывалую легкость в теле, она бросала и бросала на телегу, играючи, без передыху, большие навильники травы. Все внутри у нее пело: не туда заехал ты, председатель, не на того нарвался, не будешь, не будешь больше заноситься! С самого начала разговора она между делом наблюдала за сыном и Соловаровым, прислушивалась.
Порывалась несколько раз подойти, но сдерживала себя. Не нуждался сын в подмоге. Тихо вроде бы он говорил, вежливо, с улыбочкой, но как занервничал председатель: губы запрыгали, скулы ходуном заходили! И учительница, Настасья, к себе его не подпустила. Ушел совсем посрамленный. «Это тебе не со мной да Федоркой ругаться! — торжествовала Анна Анисимовна, зацепляя вилами новую копешку. — Московскую школу сын прошел, у профессоров уму-разуму учился…»