Тарантас остановился, почтальонша осмотрелась и начала махать рукой. Анна Анисимовна, распахнув пальто, заспешила на дорогу.
— От Степки! — послышался спустя несколько минут ее радостный голос. — Спасибо, Зина, ко времени ты поспела. Не встретила бы я тебя здеся, не окликнула бы, поехала бы сёдня в Москву письмо не читавшая…
— Счастливо съездить, Анисимовна! — весело отозвалась почтальонша.
Ременные вожжи хлопнули по напрягшемуся крупу рысака, Зина откинулась на спинку укутанного луговой травой кузовка, и тарантас покатил вперед.
Анна Анисимовна же, зацепив пальцами обеих рук белый четырехугольный конверт, припустила по стерне к копне, откуда на нее во все глаза смотрела Настя.
— Вота! — выдохнула запаленно, задев уголком конверта, неожиданно острым, Настино плечо.
— Мне?! — Настя вскочила с копны и потянулась к белому конверту.
Вспышка радости у Насти прошла так же мгновенно, как и появилась. Через секунду она отступила к копне, прижав руки к груди, с потухшим взглядом. Письмо было адресовано не ей…
Опустившись на самый краешек копны, с трудом удерживаясь на скользкой, будто намыленной, соломе, Настя тихо и опечаленно Смотрела, как Анна Анисимовна, стоя перед ней, прыгающими пальцами отрывает узкую белую полосочку от кромки конверта. Из обозначившейся щели выскользнуло — не успела поймать — и отлетело под ноги что-то твердое, бело-коричневое.
С прилипшей к стерне фотографии глянули на белый свет, на засуетившуюся Анну Анисимовну и испуганную Настю двое — Степан, в белой рубашке с галстуком, и молодая женщина с высокой прической.
Анна Анисимовна кинулась за фотографией, но в волнении опять выронила ее. На этот раз фотография упала на стерню обратной, чистой стороной. На молочно-белом квадратике зазеленели круглые, как горошины, буквы: «Маме от Степана и Аллы. Москва, август».
— Чё это сёдня со мной? Из рук все валится… — проговорила Анна Анисимовна растерянно и присела на корточки, сгребла фотографию обеими ладонями.
Так, сидя на корточках, разглядывала она сына и незнакомую Аллу. Женщина будто приросла к правому плечу Степана. Была она молоденькая, может, только года на два, на три постарше Насти, белозубая, большеглазая. Но уловила Анна Анисимовна в ней не совсем вяжущуюся с ее возрастом затейливость — в неспешной, какой-то стылой улыбке, в упорном, смелом взгляде, в пышном, как лена, платье.
— Гляди-ка сюда, — позвала Анна Анисимовна Настю, поднявшись и протягивая фотографию. — Погляди, как к Степке она прилепилась! Видать, московская?
— Не знаю я, тетя Аня, ничего не знаю!
Настя пригнула голову, закусила подрагивающую губу и затихла на копне. Только руки у нее шевелились, роя и выравнивая теплую, гладкую солому.
Анна Анисимовна повертела фотографию, перекладывая ее с ладони на ладонь, скользя взглядом то по лицам Степана и снявшейся с ним женщины, то по надписи на обороте. Потом поспешно сунула фотографию в конверт, а оттуда вытащила маленький, размашисто исписанный лист бумаги. Принялась читать письмо врастяжку, вслух, как бы пробуя на язык каждое слово:
«Здравствуй, мама! Вот и при-шло вре-мя рас… рас-статься с холо-стяц-кой жизнью. Ал-ла, как и я, врач. Скоро наша свадь… сва-дь-ба, не опазды-вай. Позна-ком-лю тебя с ее роди-те-лями-и. Ждут они те-бя не дожду-тся. Жи-ве-ем… сей-ча-ас с Ал-лой на да… даче. Вы-е-де-ешь, дай те-ле-грам-му, встре-тим…»
Анна Анисимовна прервала чтение, сказала тихо, немного растерянно, обхватив рукой подбородок:
— Женился, значит. На свадьбу меня зовут. И родители ейные, пишет, ждут. Вота как обернулось-то…
Она опять запустила пальцы в конверт: или хотела еще раз взглянуть на фотографию, или искала что-то, но послышавшиеся всхлипы растревожили ее, заставили поднять голову.
Обессиленно упала на копну Настя. Она зарылась лицом в солому, широко раскинутые руки ее приросли к краям копны, будто Настя силилась взять ее в охапку и расстроилась оттого, что ничего не получается. Содрогались Настины плечи, спина с пропечатавшимися сквозь тонкую кофточку пуговками лифчика…
Анна Анисимовна затолкала конверт с письмом и фотографией в карман расстегнутого пальто, нагнулась над Настей и потянула ее рукой за напрягшееся плечо:
— Ты чё это реветь-то вздумала, а? Подымайся, идти уж надобно. Може, поезд пораньше придет. Слышь, Настасья? Вставай, пойдем.
Настя повернулась, приподняла голову. Лицо у нее было мокрое от слез. А глаза, с растаявшей темной тушью на ресницах, кричали…
— Не могу я, тетя Аня! — сказала Настя с усилием. — Не могу!
Анна Анисимовна обеспокоенно топталась у копны, глядя то на часы, то на чемодан и плетенку, стоявшие рядышком на стерне.