У нее едва хватило времени найти подходящий камень, достаточно тяжелый и острый, который она, собрав все силы, обрушила ему на затылок — без единого колебания, сожаления или укола тревоги. И даже без настоящего удовольствия. Она просто повиновалась необходимости. И чтобы не допустить даже малейшей возможности разоблачения (хотя такая предусмотрительность была, мягко говоря, запоздалой после того безрассудства, которое она проявляла до сих пор), она нанесла еще несколько ударов, пока не почувствовала, как хрустнули кости и брызнул наружу мозг.
И вот теперь, тридцать лет спустя, Клео ди Паскуале сидела в мягком кожаном кресле своего «мерседеса», охваченная смешанным чувством гнева и ностальгии — в последнее время такое состояние возникало довольно часто и внезапно: очевидно, давал о себе знать сорокалетний рубеж. Автомобиль быстро и бесшумно проносился по улицам унылых предместий, наводивших на мысли о погребенных заживо домохозяйках.
Все это из-за Тевеннена. Из-за того, что он обошелся с ней столь непочтительно. Она решила не медлить с ответным ударом и назначила ему встречу у него дома, в присутствии его жены и сына, — чтобы он как следует уяснил, что этот разговор будет последним. Чтобы понял: Кеннеди-Клео не из тех, кто позволяет смеяться над собой. Даже арабы — хотя для них она сама по себе была ходячим оскорблением, — даже арабы это поняли. Она сумела усмирить всех эдисонов мира. И Тевеннену, этому здоровенному вонючему копу, тоже придется склониться перед ней. Или сдохнуть.
— Далеко еще? — негромко спросила она.
— Минут двадцать, мадам, — откликнулся с переднего сиденья Жамель.
Она машинально кивнула и снова повернулась к стеклу, пытаясь отвлечься от своих мыслей и от мировых новостей, которые только что начали передавать по радио. Это ее не касалось — по сути, она никогда не жила в этом мире.
— …а также напоминаем вам, что в этот вечер будет объявлен победитель лотереи «Евромиллион» — он получит кругленькую сумму в тридцать четыре миллиона евро!..
Тридцать четыре миллиона, подумала Клео. Этого хватит, чтобы наконец отойти от дел — такая мысль в последнее время все чаще приходила ей в голову, потому что она устала от… всего этого. Взбираться наверх — это ежедневное, ежеминутное испытание; но удерживаться наверху — труднее всего, потому что все кругом только и ждут твоего падения: полицейские, конкуренты и даже собственные подчиненные… Скоро ей должно было исполниться сорок два, ее тело начинало понемногу дряхлеть и в любой момент могло снова, как в отрочестве, перестать ей подчиняться, лишив ее поддержки покровителей, которой она некогда с таким трудом добилась, неутомимо работая чреслами, и благодаря которой смогла подняться к вершинам власти, обходя все ловушки, расставленные на ее пути.
Тридцать четыре миллиона. Этого хватит на операцию, которая наконец внесет полную ясность в ее самоощущение: теперь ей больше не понадобится этот отвратительный отросток, сделавший из нее могущественное существо, одно из тех, кто тайно правит Парижем… Да, хватит и на операцию, и на то, чтобы провести остаток своих дней в совершенно другом, светлом мире, в другой жизни — прекрасной и настоящей, в другом теле — нежном золотисто-шелковом убежище… Может быть, она даже встретит мужчину, который будет обнимать ее, шепча ей на ухо нежные слова, и никогда ничего не узнает о ее прошлом, о ее истории, о ее истинной натуре… Эта мечта становилась все ближе, хотя по-прежнему оставалась недосягаемой. Необходимо было еще несколько миллионов, чтобы довершить тот золотой запас, который она полагала необходимым для достойного существования в старости.
Да… тридцать четыре миллиона… новая жизнь, новая личность, новые возможности…
Можно позволить себе немного помечтать…
11
Давид сидел у себя в комнате на кровати. Полностью одетый. Готовый к отъезду. У его ног стояла небольшая спортивная сумка. Четверть часа назад он наспех затолкал туда джинсы, кроссовки, толстый свитер, пару футболок, а также PSP два диска с фильмами и один — с видеоигрой (их принес ему Тео Богран как раз сегодня утром, и теперь Давид испытывал слабые угрызения совести, поскольку не знал, когда сможет их вернуть своему единственному школьному приятелю; заодно он с сожалением думал о том, что теперь отметки Тео резко ухудшатся, и вряд ли кто-нибудь во всей школе сможет объяснить этот феномен). Рядом с ними втиснулся последний том «Гарри Поттера», в который были вложены две фотографии — единственные, где Давид был вместе с матерью, и оба смеялись. Когда тебе девять лет, вся твоя жизнь легко помещается в сумке «Адидас»… особенно если все самое важное хранится в твоей не совсем обычной памяти.