– Я знал, что ты придешь, – сказал, отвалившись от пара плиты, повар. – Ты не мог не прийти.
Плоские замороженные туши быков, их сбрасывали в люк, словно дощатые щиты. Блеск огромного начищенного котла.
– С чего ты взял, что я не мог не прийти?
– У тебя были такие глаза, – засмеялся повар.
– Какие «такие»?
– У всех у вас такие глаза, – сказала, наклоняясь над котлом, посудомойка, – Пидарасы.
– Баба Маша, не шуми, – прикрикнул на нее повар. – А то чаем обварю.
– Во-во, – сказала посудомойка, перегибаясь обратно в котел, так, что на ее белых блестящих ляжках стали видны низкие мужские сатиновые трусы. – Себя лучше и обвари.
– Вот мы тебя, баба Маша, – сказал, гогоча, повар. – Твой дед и ахнуть не успеет.
– Вот я тебя самого, – сказала, доставая из котла оранжевое ведро, посудомойка.
Повар бросил что-то в низкий пар на огромную квадратную сковороду и быстро отклонился, пропуская мимо лица облако черного чада. Из мойной гремели вилками и ножами. Было видно, как кто-то в бесцветном халате сталкивает их с подноса в жестяной короб.
– Ну, что, будем? – повернулся повар к Ону.
– Ни облачка, – печально ответил Он.
– Коньяк завезли, – доверительно сказал повар. – Ты иди в зал. Мне нельзя пока, смена еще. Я через сорок минут закончу и выйду.
– По котлам чтоб не лазили больше, пидарасы! – крикнула, выходя в мойную, баба Маша.
– Чтоб вы все сдохли, – мрачно сказал Он.
– Заказывай, – заулыбался повар. – Я расплачусь. Баба Маша, а баба Маша, вот я тебя.
Они сидели уже часа полтора.
– Не будь дураком, – сказал повар, вернувшись из буфета и разливая еще. – Когда надо, она тебя сама найдет, твоя молния. Что ты, как в опере, тучи что ли непременно тебе нужны, дождь, гром? Пей – и будет тебе твоя молния.
Сквозь сигаретный дым Он посмотрел в его ясные, двоящиеся, алкогольные глаза и спросил:
– А кто ты?
– Я?
– Да, ты?
– Я, может, и есть твоя молния, – сказал повар, прищурясь.
– А-аа, – сказал Он и посмотрел в рюмку. – Ну тогда надо за тебя выпить.
– Будем, – бодро сказал повар.
Они чокнулись и выпили и разлили еще.
– Она была хорошая женщина, добрая, но я ее не любил, – сказал Он.
– Если не любил, забудь, – сказал повар. – И если любил, забудь.
– Забудь, – повторил Он, вспоминая.
И опустил голову. И тогда повар вскрикнул.
– Забудь! – вскрикнул повар.
Он вздрогнул и посмотрел повару в глаза.
– Я не повар, – сказал повар, и глаза его были чисты, как лед.
«… где-то ворона… закаркала… Далеко, а потом близко… Над ухом… А теперь опять далеко. Была близко, а стала далеко… Покачать головой… То справа, а то слева… Как стерео… Открыть же глаза… Надо, надо разлепить глаза, если глаза… Где? Же я где?… В голове, от тела отдельно… Шкаф. Стол. Другая никелированная кровать. А-аа… Свешивающийся повар. Окно… Но кто же в комнате?… Кто это окно?… Я… Все это я… Я есть я.
Я.
И даже облупленный стол, и кеды, и стул…»
Он все же приподнялся. Повар храпел. Он закинул голову и бессмысленно посмотрел на потолок. «Солнце, воздух и вода – это, братцы, ерунда, – обгорелой спичкой было написано около лампочки. – Только спирт и онанизм укрепляют организм».
Он посмотрел на распластавшегося поверх одеяла повара:
«Вот повар. И повар тоже я… А повар молния… Значит, и я, и я… И тот подземный с разрубленной башкой, которого зашивал над тазом… Все это молния… Она уже началась… И значит, скоро, очень скоро любовь».
– Прости, – сказал вдруг человек с песочным поземным лицом, покрытым корнями морщин. Это был именно тот, кому Он только что зашил голову черной ниткой. – Что-то не очень получается.
– Что? Что? – испуганно закричал, оглядываясь, Он.
Никакого шкафа, никакой кровати и никакого повара, а только этот «подземный» все в той же кухне, над тазом, в который сливалась, дребезжа, марганцовка, и где размокали, расползаясь, розовые ватные тампоны.
– Что ты делаешь, дерьмо?! – закричал Он. – Да я сейчас башку твою подлую вот этими ногтями опять разорву!
– Погоди, погоди, – забормотал человек. – Сейчас, сейчас, еще раз. Ты только не волнуйся, все будет хорошо.
– Гнусный колдун!
– Да тихо! – властно сказал вдруг этот странный человек, поднимаясь с табурета и нависая над Оном.