Ход у БТР удивительно мягкий, плавный и укачивающий. Ну, еще бы — восемь ведущих, способных переехать через полуметровую стену. Что им какие-то ухабы на разбитой грунтовке? Словом, уже минут через десять предоставленный самому себе Володя закемарил.
Приснился ему Рыжий. Живой, но совершенно сам на себя не похожий: отощавший, грязный, одетый в какое-то невыразимое тряпье. Взгляд чуть близоруких голубых глаз, обычно дружелюбный и чуть насмешливый, тоже изменился. Рыжий взирал теперь на мир настороженно и угрюмо. Одна только его знаменитая на все окрестности тонкая длинная косичка осталась прежней, разве что волосы поседели еще сильнее и рыжих прядей в них осталось совсем мало. Другу и учителю явно сильно досталось, это Володя понял сразу, и собрался было уже со всех ног броситься ему на помощь, но был остановлен коротким предостерегающим жестом. Рыжий медленно поворачивая голову, словно пытаясь не привлекать лишнего внимания, огляделся, а потом зыркнул исподлобья и несколько раз сделал отмашку ладонью, мол, давай, парень, проваливай отсюда, пока тебя не заметили.
Подскочив, будто ужаленный, ходок чуть не приложился макушкой о внутреннюю ручку расположенного прямо над ним закрытого люка. Тьфу ты, зараза! Приснится же такое. И к чему бы? Вообще, бабки говорят, что если снится, что пришел к тебе уже умерший человек и с собой зовет — ходить за ним нельзя, а то и ты скоро в могилу отправишься. Но, во-первых, Рыжий никуда его не звал, скорее, наоборот, прогонял, а во-вторых — никто отчаянного и не по годам шустрого пожилого ходока мертвым так и не видел. Да — уехал, да — сгинул и позже на его предполагаемом маршруте ни подозрительных следов, ни обломков их старенькой «Нивы» не нашли. Поэтому, несмотря на то, что с момента исчезновения напарника прошел уже почти год, Володя продолжал надеяться на его возвращение.
Поверить в то, что Рыжий — самый умный, и самый добрый человек, то встретился им с Маринкой после смерти родителей, погиб он просто не мог. Это было бы сродни предательству.
Александра Волженкова, самого удачливого, да что уж там — самого первого ходока в Иловле, предпочитавшего отзываться не на имя или фамилию, а на прозвище Рыжий, сорванец и непоседа Вовка Стельмашок знал чуть не с самого раннего детства. Ну, как, знал, скорее — очень часто видел. Несмотря на вполне миролюбивый характер, был Рыжий не слишком-то общителен. И жил один, и в рейды ходил в одиночестве, что, вообще, среди ходоков не шибко-то часто встречается. В большие ватаги те, конечно, не сбивались — чем больше народу, тем меньше на каждого придется доли с добычи, но и одному на пустошах делать было нечего. Однако, Волженков, похоже, имел на этот счет другое мнение. Он вообще был необычным. Володин отец как-то рассказал, что появился Александр в Иловле буквально через несколько дней после Удара. Народ тогда просто с ума сходил, не понимая, что делать и куда бежать. Гвалт, суета, паника, а посреди этого бедлама — абсолютно спокойный, какой-то даже отрешенный мужик лет тридцати, примечательный лишь ярко-рыжей неухоженной шевелюрой, заплетенной сзади в тонкую длинную косицу, неспешно бредущий по обочине в сторону Волгограда. Кроме слегка застиранных, камуфлированных армейских штанов, расцветки «дубок», используемой в ВВС, уже изрядно пропылившейся белой майки, гражданского варианта «разгрузки» из джинсовой ткани со множеством карманов и небольшого рюкзачка за спиною, никаких вещей у него при себе не было, что тоже выделяло его из нагруженной скарбом сверх всякой меры толпы беженцев, бесконечным потоком тянущихся с попавших под ядерный удар территорий на юг. Что именно задержало Александра в Иловле — никто уже толком и не помнит. Вроде, военные из 56-й камышинской десантно-штурмовой бригады, пытавшиеся навести в бушующем море беженцев хоть какое-то подобие порядка, срочно искали специалиста по электронике. Волженков, услышав это, просто вышел из толпы и молча подошел к надрывно кричащему в севший мегафон лейтенанту-десантнику. Так и остался Рыжий в поселке. Сначала помогал камышинским «десантам» налаживать какую-то шибко секретную аппаратуру, сыпля на ходу такими мудреными терминами, что даже у бывалого майора — начальника связи бригады, от удивления глаза были размером с пару чайных блюдец, а отвисшая нижняя челюсть перманентно болталась где-то в области пропыленных, давно не чищеных ботинок. Много позже, месяца через три после Бойни — той страшной ночи, когда по какими-то, весьма надуманным по мнению многих не только военных, но и гражданских, причинам генерал Ходаков отдал приказ «санировать» фильтрационные лагеря, наполненные голодными и умирающими от лучевой болезни беженцами с помощью артиллерии, Рыжий ушел в свою первую ходку. Собрав немногочисленное снаряжение: неизвестно, какими правдами и неправдами, полученный у военных старенький АК-74, брезентовый подсумок с четырьмя магазинами на дешевенькой портупее из кожзаменителя, свернутый в скатку армейский ОЗК и противогаз — ушел на север. Уж где он бродил те пару недель и что именно принес военным в большом туристическом рюкзаке — так и осталось для гражданских обитателей Иловли большой военной тайной. Но вояки после того случая готовы были с Рыжего пылинки сдувать и натурально размозжили бы череп любому, кто косо поглядел бы на рукастого и отчаянного мужика. Правда, осуществить свой жутковатый жест признательности им так и не удалось — не было у Рыжего в Иловле недоброжелателей. Причиной тому был его на редкость спокойный и не конфликтный нрав, да некоторая замкнутость. Всю личную информацию, что к тому моменту смогли из него вытянуть, можно было уместить в одно коротенькое предложение: ехал из Москвы в Ахтубинск поездом, в момент Удара состав проезжал какой-то мост, не прошедший испытания ударной волной… На попытки выспросить про семью — мгновенно замыкался в себе и уходил. После третьей неудачной попытки разговора по душам, от Рыжего отстали. Ну, не хочет человек говорить, в себе пережитое прячет. Так, мало ли тогда таких было? Некоторые так от горя совсем с катушек съезжали, и хорошо, если в тихих, безобидных идиотов превращались, некоторых — наоборот, в безудержную агрессию срывало. А тут — вполне нормальный, рукодельный и неглупый мужик. А то, что молчаливый, так все разные: кто худой, кто высокий, кто молчаливый…
Та самая, первая его ходка, авантюрная, да чего уж там миндальничать — совершенно безумная, но принесшая ему благодарность и нешуточное уважение суровых и матерых офицеров камышинской ДШБр[9], положила начало и дала название такому явлению, как ходоки. Нет, оно понятно, что не будь Рыжего, так нашелся бы какой-нибудь Вася Иванов или Петя Сидоров, которые первыми решились бы рискнуть, и отправиться в покинутые города и поселки за чем-то нужным, полезным или ценным. Да и находились они повсеместно, по линии тогда еще весьма условной границы между зараженными территориями и землями, которым еще предстояло стать Югороссийской республикой. Но именно здесь, в приволжских степях между Волгоградом и Камышиным, Волженков был первым. И очень многие помнили, как встретили вернувшегося из своего сумасшедшего рейда Рыжего военные. На северный КПП поселка, совмещающий функции блок-поста и пункта дозиметрического контроля и дезактивации, примчались на УАЗе сразу два майора — начальник связи и начальник особого отдела бригады. Выскочив из машины, они тут же взяли в оборот Александра, только что вышедшего из устроенного в большой армейской палатке душа.