Циля плакала, родителя гордились, соседи завидовали, Фима рос. Она так и не вышла больше замуж, хоть и было несколько предложений. Всё они совершенно не дотягивали до Кости, а опустить планку, Циля не могла и не хотела. Ей казалась кощунственной сама мысль стать женой другого мужчины. Все ни были чужими для Цили, и только Костя навсегда оставался родным и единственным.
Потом, когда возникла необходимость поменять работу, ей нежданно-негаданно предложили место в бухгалтерии кожгалантерейной фабрики, где она спокойно проработала до самой пенсии. Её никогда не касались проверки, нервотрёпки и другие, сопутствующие работе в бухгалтерии, неприятности.
Стабильно два раза в год её премировали. Она отдыхала на курортах, поправляя здоровье в санаториях и домах отдыха. Когда же у Фимочки ухудшилось зрение, его обследовали в лучшей клинике, выписали необходимое лекарство и наблюдали целый год. Летом, как правило, сын героя отдыхал в пионерских лагерях Крыма.
У Цили был заветный номер, который она выучила наизусть. Там никто не отвечал, но в совершенно безвыходной ситуации, туда можно было позвонить, дождаться, когда на той стороне поднимут трубку и, представившись попросить о помощи. За свою долгую жизнь Циля звонила туда всего три раза. Впервые, когда папе Яше стало плохо, а врачи не знали, что с ним. Незамедлительно военной авиацией Яков Исаакович был доставлен в Московский госпиталь, но было уже поздно. Время упущено. Операция результатов не дала. Папа Яша, не выйдя из наркоза, ушёл из жизни.Второй раз она звонила, когда Фима решил стать врачом. Откуда у скромной служащей фабричной бухгалтерии нужные связи, чтобы сын выучился на стоматолога?! И опять её просьба упала в тишину, а сын поступил и прекрасно отзанимавшись, стал дипломированным специалистом.И третий, последний раз, она набрала заветный номер, когда Мишенька захотел идти в ЧК. И в этот последний раз, на том конце провода, до боли знакомый голос ответил: «Пусть идет, я подстрахую».
Мать с сыном ещё долго сидели в темноте, думая каждый о своём.
- О чём ты думаешь? – первым нарушил тишину Фима.
- Я думаю, сколько ж теперь ему лет, - ответила Циля, - ведь он был значительно старше меня, а я уже давно совершенно неприлично стара.
Фима хотел было возразить, но мама махнула на него рукой, и продолжила свою мысль:" Насколько он старше не знаю. Всё, что связанно с твоим отцом покрыто тайной за семью печатями"
.- Ты дашь мне этот номер? – без особой на то надежды спросил Фима.
- Боже збавь, - недоуменно пожав по-старушечьи хрупкими плечами, ответила Циля.
- Почему же ты так и не вышла замуж? – поинтересовался Фима, - я помню, за тобой ухаживал Соломон Маркович, да и не только он один. Ты была очень красивая женщина.
Циля махнула на сына рукой.
- Скажешь тоже, красивая! Да и как можно? Вдова героя и замуж. Любила я его, Фима, отца твоего, - покачав головой, сказала Циля, - и что там любила, до сих пор люблю.
Фима задумался. Ему было не понятно как можно любить всю жизнь кого-то, с кем ты пробыл пусть и счастливых, но всего три дня.
- А как думаешь, Васнецов – это его настоящая фамилия? – прервав затянувшееся молчание, спросил сын.
- Уверена, что и имя, и фамилия, и дата рождения, всё не настоящие. Но для меня, он - Костя Васнецов, кем бы он там ни был на самом деле. И думаю тебе не надо напоминать о необходимости молчать.
- Не надо, - согласился Фима, - я всё понимаю.
- Вот и хорошо, мой мальчик. А теперь вспомни, что ты не только мамин сын, но и чей-то муж, и уже удели таки внимание своей супруге. Дай уже маме отдых.
Не прошло и месяца с их разговора, как Циля мягко улыбаясь, ушла во сне. Её так и хоронили с улыбкой на усталом, высушенном болезнью лице.
Наутро после похорон, в изголовье могилы стоял роскошный букет из пятидесяти желтых роз. Ровно столько исполнится Фиме в этом году. Мама Циля совсем немного не дожила до его юбилея.
Жизнь после смерти.
Жизнь после смерти.
Время шло, кружа датами, как опавшими листьями. Девять дней, сорок, полгода, год, два, три…
Осиротевший Фима долго не мог прийти в себя. Ему было страшно одиноко в этой жизни, полной чужой радости и печали. Часто по вечерам, сидя в гостиной у телевизора он вспоминал своё детство и надоедливое мамино: «Ты покушал? Ты шапку одел? Застегнись, на улице не лето». Как же этого всего теперь не хватало. А ещё было мучительно стыдно вспоминать о том, что он, единственный сын своей мамы, за всеми этими страстями и переживаниями, даже и не знал о том, что мама больна. И что не он, а Лия взяла на себя заботу о свекрови, а ещё Лева и дети. Осознавать свой эгоизм и беспечность, было невыносимо больно. А главное ничего уже не возможно было вернуть и исправить.