Меня прошило разрядом, и совсем не слабым. Треск через каждую клетку тела – это неприятно, сразу затошнило, замутило, но я задвинула ненужные побочные эффекты прочь. Ощутила другое – связь между нами. Ту самую, которой так же, как и мне, не важны «мелкие» различия – строения, формы и формулы. Убедилась в главном: с ним хочу быть где угодно, до конца. Да, наверное, мне всегда будет хотеться падать перед ним на колени: представитель чужой расы давил своим фоном и отношением так, что лицом сразу в пол, но… И это самое НО разрушало все преграды.
Он убрал руку до того, как у меня начало меркнуть сознание. Смотрел долго, и я впервые уловила во взгляде напротив что-то новое. Тень удивления. Попытку приложить некую абсурдную теорию на мир из давно ужившихся между собой убеждений. Инакомыслие. Пусть пока еще чрезвычайно слабое, но уже забившуюся в шестеренки песчинку. И если он, привыкший к отсутствию эмоций, сможет ее перемолоть, то я – никогда.
– Ты везешь в другой мир свою женщину. – Я совершенно некстати рассмеялась; туман за окнами, отозвавшись, колыхнулся.
– Сумасшедшая. Человеческая. Девчонка.
Прозвучало ровно. Цинично. Холодно. И совсем чуть-чуть тепло.
Руки на руль, взгляд на дорогу; машина снова тронулась.
Мне было плевать на то, что он не верил. Я была счастлива оттого, что в нас верила я.
Наверное, мы ехали всю ночь, так мне казалось. Невозможно определить время, когда нет ни неба, ни солнца. Шок от прикосновения (жаль, я пока слабовата, но это изменится) повлиял на уставший разум пагубно – я уснула.
Проснулась тогда, когда седан уже стоял в туманном лесу моей родной планеты. Не знаю, как я узнала, почувствовала – это Земля. Другой запах, другой воздух, другая атмосфера, после Уровней отличия налицо.
И встрепенулась. Мало времени, очень мало времени, чтобы сказать главное…
– Не стирай мне память, – попросила сразу. Наверное, у него приказ, ведь так было бы правильно, так нужно сделать.
– Выходи из машины, – прозвучало ровно.
А выходить нельзя, ведь он просто уедет, я не успею…
– Я вернусь, – я смотрела на мужчину, в котором успела увидеть собственное отражение, жгуче, остро, – найду дорогу обратно.
– Тебя осудят за это.
Мне все равно.
«Ты стоишь этого. Стоишь всего!»
Он смотрел в ответ тяжело, чуть устало. Как будто много о чем-то думал, как будто так и не нашел способ, которым вирус мог бы сломать систему.
– Выходи из машины.
Я не могла не подчиниться. Но отрывалась с кусками души от того, к кому прикипела, припеклась. Готова была рычать от беспомощности. И испытала чудовищное облегчение, когда он вышел тоже. Подошел ближе, близко.
«Сотрет память!» – я уперлась спиной в ствол дерева. Стоящий в нескольких миллиметрах от тебя Комиссионер – это само по себе пытка, слишком сильное давление на психику, тело, эмоции.
– Я буду тебя помнить, – заявила уверенно, – даже если сделаешь это.
Но он просто смотрел. Не мог удалить у себя в голове странные новые засечки с идеально гладких до того орбит привычного хода мыслей.
И никуда моя уверенность в «нас» не делась, она окрепла, когда я окончательно потонула в отражающих туманный лес зрачках.
Я изнемогала от отчаяния, предчувствуя расставание. И мне до отчаяния сильно нужно было знать одну вещь:
– Выпьешь со мной кофе, когда я вернусь?
Он слышал душой, я была в этом уверена. Не тем, что делало его Комиссионером, не привычными взглядами «инопланетянина», не панцирем, в который был укутан.
Наверное, так Галилео Галилей надеялся оказаться правым в своих теориях, как мужчина, который вдруг наклонился близко к моему лицу, желал знать, возможно ли невозможное. Горячее дыхание, запах лосьона и кожи, шорох серебристой одежды, искры в воздухе от сближения. Он коснулся моих губ лишь мимолетно, совсем чуть-чуть, запечатлел себя, вдохнул меня куда-то в центр своего ядра. А может, просто прощался с «дурочкой», возомнившей невесть что.
Во мне же после этого касания-поцелуя навсегда образовалась новая нейронная сеть, в каждой клетке тела. Стрелка-указатель, клеймо и заодно прочный под ногами плот.
«Мы. Теперь у меня есть мы».
– Будешь меня ждать? Когда я вернусь?
Тот, кто мне внутри уже принадлежал всецело, просто отошел. Не стал стирать память, но обронил:
– Попробуй.
«Попробуй. Вернуться».
Это «попробуй» означало многое: что инакомыслие все же зацепилось в нем, что механизм, до того работавший без сбоев, допустил маленькую ошибку, способную перерасти в настоящий эксплоит. Это слово означало надежду и шанс.