— Только, пожалуйста, без похабщины, — тут же оборвал его Билл, который был воспитан в строгих правилах.
— Да нет тут никакой похабщины! — заныл Страшила. — Нешто я сказал, что хочу добровольно записаться в армию, или что Смертвич — человеческое существо, или что-нибудь подобное? Я же только говорю, что мне баба нужна. А вам всем разве не нужна?
— А мне нужна выпивка! — заявил Скотина Браун, сделав большой глоток обезвоженного и заново разведенного пива, от которого Брауна передернуло и он выплюнул пиво длинной струйкой на асфальт, где оно мгновенно испарилось.
— Точно! Точно! — подвывал Страшила, согласно кивая поросшей жесткой щетиной и бородавками головой. — Мне необходимы и баба и выпивка. — Голос Страшилы звучал очень жалобно. — А чего еще может желать солдат, когда он вне строя?
Солдаты долго ворочали эту мысль и так и эдак, но не смогли придумать ничего, что бы им хотелось еще. Трудяга Бигер выглянул из-под стола, где он тщательно обрабатывал чей-то сапог, и пискнул, что ему бы не повредила банка ваксы, но остальные не обратили на Трудягу никакого внимания. Даже Билл, как ни старался, не мог вообразить себе ничего более желанного, чем эта неразрывно связанная пара понятий: выпивка и женщина. Он напрягался изо всех сил, поскольку сохранил в памяти смутные воспоминания о каких-то других стремлениях, имевших место на гражданке, но на ум так ничего и не пришло.
— Ха! До первой увольнительной осталось всего семь недель, — прошептал под столом Трудяга Бигер и тут же взвизгнул от боли, так как каждый солдат выдал ему по крепкому пинку.
Время! Субъективно оно еле плелось, но объективные часы все же отсчитывали его, и недели одна за другой уходили в небытие. Это были тяжелые недели, заполненные солдатской наукой: штыковым боем, стрельбой, изучением матчасти оружия, лекциями по топографии и зубрежкой дисциплинарного устава. Последний курс читался с удручающей монотонностью дважды в неделю и был особенно мучителен, так как вызывал непобедимую спячку.
При первом же хрипе жесткого монотонного голоса, записанного на магнитофонную ленту, солдаты начинали клевать носом. Каждая скамья в аудитории была подключена к устройству, контролирующему биотоки несчастных страдальцев. Как только кривые альфа-волн указывали на переход от бодрствования ко сну, в ягодицы спящих посылался мощный электрический разряд, вызывавший весьма болезненное пробуждение. Душная аудитория превращалась в мрачную камеру пыток, где смешивались глухое бормотание лектора, вопли пораженных разрядом, уныло опущенные головы и внезапные прыжки пробудившихся.
Длиннейший список ужасных казней и наказаний, полагавшихся за мельчайшие проступки, никого особенно не волновал. Каждый знал, что, завербовавшись, он отказался от всех человеческих прав. Детальное перечисление того, чего они лишились, их просто не интересовало. Их волновало только одно: сколько часов отделяет их от предстоящей увольнительной.
Ритуал, которым сопровождалась выдача этой награды, был необычайно унизителен, но к этому все были готовы и, выходя из рядов, лишь краснели от стыда, обменяв последние остатки самоуважения на маленькие пластиковые квадратики пропусков.
Процедура завершилась свалкой из-за мест в вагонах монорельсового поезда. Поезд, мчавшийся по эстакаде, чьи опоры возвышались над 30-футовыми оградами из колючей проволоки, пересек обширные пространства зыбучих песков и доставил солдат в крошечный фермерский городок Лейвилл.
До постройки лагеря имени Льва Троцкого это был типичный маленький центр сельскохозяйственной округи, да и теперь в те дни, когда в нем не было солдат-отпускников, городок жил прежней буколической жизнью. Чаще же склады с зерном и фуражом были закрыты на замок, зато широко распахивались двери кабаков с женской обслугой и выпивкой. Впрочем, обычно для обеих целей использовались одни и те же помещения. Стоило первой партии отпускников с ревом вырваться на улицы городка, как на витрины опускались железные шторы, рундуки с зерном превращались в постели, сидельцы в лавках — в сутенеров, а прилавки — в загроможденные стаканами и бутылками стойки баров. И только кассиры сохраняли свои прежние функции. Именно в такое заведение — наполовину кабак, наполовину похоронное бюро — и попал Билл со своими друзьями.
— Чего будем пить, ребята? — поднялся им навстречу вечно улыбающийся владелец бара «Твой последний отдых и закусон».
— Двойную порцию эликсира для бальзамирования трупов, — ответил Скотина Браун.
— Не хулигань! — рыкнул хозяин, и улыбка стерлась с его лица. Он снял с полки бутылку с крикливой этикеткой «Настоящее виски», наклеенной поверх другой, на которой значилось «Жидкость для бальзамирования». — Начнется заварушка, так и военную полицию вызвать недолго. — Улыбка вернулась на свое место. — Какой же отравы тяпнем, ребята?