Все дело было наверно в его туловище, короткошеем и плотном. Я думаю, главным звеном в облике человека, мужчины или женщины, является длина шеи. Глядя на нее, можно с уверенностью сказать, есть ли пропорция веса тела к росту, натуральна ли поза, есть ли у человека дар устанавливать контакт глазами, гибок ли его позвоночник, широк ли шаг и вообще - есть ли у такого человека предпосылки выглядеть естественно и красиво в перспективе занятий спортом или любви к танцам. Короткая шея предполагает расположенность к метафизическим недостаткам, каждый из которых порождает неспособность обладателя такой шеи творить, изобретать, быть великим, но прямо-таки вносит струю ярости к мятущемуся в своей ограниченности духу. Я не заявляю, что все это аксиоматично, не говорю, что это - гипотеза, которую можно доказать или опровергнуть, и уж ни в коей мере не научный факт, все это скорее слабый намек на чутье, на поверья, что в век эпохи радио, выглядело даже разумным. Может мистер Шульц и сам как-то тайно осознавал это, потому что я уже знал о двух убийствах, совершенных им лично, оба начались с шеи: удушение пожарного инспектора и еще более кошмарное уничтожение некоронованного короля Вест-Сайда, который к несчастью сидел в парикмахерской, обвязанный, обмыленный и готовый к бритью, но не готовый к появлению мистера Шульца.
Поэтому я предполагаю, что ответом на вопрос, почему мистеру Шульцу не хватало элегантности, могло быть вот что: он мог и по-другому потрясти вас. Да и есть, наверно, определенная связь между телом и разумом - если одно грубо, то и другое не может быть утонченным - поэтому-то мистер Шульц и не признавал препятствий, которые надо обходить или избегать, он их просто уничтожал. Поэтому я понял, что имел в виду Бо, когда продолжил:
- Подумать только! - обратился он ко всем. - Он приказал этому вонючему итальяшке двинуться на Бо Уайнберга? Каково? На Бо, который скормил ему Винна Колла и держал Джека Даймонда за уши, чтобы он сунул ему ствол в рот и выстрелил? На парня, который сделал Маранцано и подарил ему уважение профсоюза стоимостью в миллион? Кто валил всех направо и налево и прикрывал его задницу, кто нашел друзей в Гарлемской полиции, когда он сам немел от страха, кто дал ему шанс, кто сделал его миллионером, сделал из него нищего засранца? Вот этот говнюк! Послушайте, неужели я мог ожидать, что он вытащит меня из ресторана вместе с невестой? Женщины, дети, кто угодно - ему наплевать. Он мерзок даже официантам. Ирвинг, ты не был в ресторане, ты не видел - даже официанты воротили нос от него и его костюма, купленного прямо с рекламной куклы на Делани-стрит.
Я подумал, что лучше бы мне ничего не слышать, инстинктивно зажмурил глаза и вжался в стену каюты. Но мистер Шульц, казалось, не реагировал, его лицо оставалось бесстрастным.
- Не надо обращаться к Ирвингу, - сказал он, - говори со мной.
- Мужчины говорят между собой, - продолжил он, - Когда мнения разные мужчины говорят. И слушают друг друга. Вот что делают мужчины. Я не знаю, откуда ты вышел. Из утробы женщины или гориллы. Ты - вонючая обезьяна, Голландец. Бегай на четвереньках и чеши свой зад. Где твой хвост, Голландец?
- Бо, - обратился к нему мистер Шульц, - ты должен понять, что я уже миновал стадию гнева. Я не злюсь. Не трать зря слова.
И, будто потеряв к пленнику интерес, он вернулся на скамью против меня.
Бо ссутулился и уронил голову. Я подумал, что для такого мужчины, для мужчины такого ранга, каким был Бо, его резкость естественна, и еще более правдоподобно его бесстрашие убийцы перед лицом собственной смерти, ведь и сам он был из того мира, где смерть - лишь общий, почти ежедневный фон бизнеса, ничем не отличающийся от взноса в банк или платы по счету, поэтому его смерть ничем не отличается от сотен подобных; я смотрел на него и думал о гангстерах, как о супер-расе людей, воспитанных самой жизнью с почти прирожденной готовностью умереть. Но то, что я услышал потом, было воплем отчаяния: Бо, как никто другой, знал, что апелляций в его мире не бывает, осталась одна надежда - на быструю и легкую смерть и я с ужасом понял, с мгновенно пересохшим от догадки горлом, что Бо именно этого и хочет спровоцировать мистера Шульца, оскорбить его и в последнем рывке жизни продиктовать боссу способ исполнения приговора и время.
Но тон Голландца был настолько нехарактерным для него, настолько спокойным, что мне стало ясно - мистер Шульц уверен в себе до последней возможной степени и поэтому может быть беспощадным. Его "я" полностью исчезло, осталась оболочка, молчаливая, безличная, остался профессионал, и он позволил словам Бо полностью стереть себя и стал тихим и строгим, в чем-то похожим на него, на свою правую руку в бизнесе. Тогда как сам Бо, ругающийся, выведенный из себя, бессвязный и пустословный, стал похож на мистера Шульца.
Все дальнейшее осталось в моей памяти как первое, очень слабое разумение того, как ритуальная смерть смещает что-то во вселенной, как происходит преобразование - огонь в глазах вздрагивает и гасится прямо в них, это как взрыв внутреннего взгляда, ты чувствуешь его, как чуешь запах горелой проводки.
- Мужчины говорят, если они мужчины, - сказал Бо, полностью изменившимся голосом. Я едва слышал его. - Они чтут прошлое, если они мужчины. Они платят долги. А ты никогда не платил долгов, долгов не денежных, а долгов чести. Чем больше я делал для тебя, чем больше я становился тебе как брат, тем меньше я мог на тебя положиться. Я должен был знать, что ты в итоге со мной сделаешь! Даже без причины, просто потому, что ты так платишь долги. Ты не платил то, чего я действительно стою, ты никому не платил их цену. Я защищал тебя, спасал твою жизнь десятки раз, я делал твою работу и делал на уровне. Я должен был знать, что именно так Голландец Шульц расплачивается с долгами, вот так он содержит бухгалтерские книги, надувает всех и вся, всех и вся...
- Говорить ты всегда умел, Бо, - сказал мистер Шульц. Он втянул в себя сигару, пыхнул дымом, снял шляпу и ладонью поправил центр. - Ты всегда умел говорить лучше меня, потому что ходил в колледж. Но, с другой стороны, я хорошо умею считать, поэтому мы - равны.
И он приказал Ирвингу привести девчонку.
Она поднялась - завитушки блондинки, белая шея, плечи - будто Афродита из волн. В темноте машины я так и не рассмотрел ее - она была просто чудо, тонкая, тепло-кремовое платье на двух висюльках в этой темной и пропахшей керосином лодке, подчеркивали бледность ее лица и страх. Я смотрел на нее во все глаза, испуганный не менее ее, испуганный тем смущением, что древние прорицатели называли вожделением зла. Нет, это касалось не ее пола, а скорее ее класса. Она была богиней красоты и доказательством моих мыслей был тяжелый вздох, застрявший в глотке Бо, который прекратил изливать горечь ругательств на мистера Шульца, а попробовал выпрямиться на табурете и начал раскачивать его. Босс вытащил пистолет и положил руку с ним Бо на плечо. Зеленые глаза девушки расширились от вопля Бо, с запрокинутой в последнем рывке бессилия головой. Он опустил голову и лицом, стянутым болью, а не ртом, закричал, что не надо глядеть на него, отвернись, отвернись!!!