хе, который овладел мною в то утро, я чувствовал себя по-идиотски, как я мог сомневаться в нем или в его отношении ко мне, ведь он сам сказал, пусть история в парикмахерской и произошла случайно, но он понимал, что все идет, как надо, будто по плану, хотя как раз спланированные дела часто и срываются, так что получилось даже лучше, чем по плану; и он сразу понял, что этот гениальный удар, который тотчас решил много взаимосвязанных задач, — ведь успех в любом деле зависит и от удачи, и от вдохновения — мастерский удар, и с деловой точки зрения, и с поэтической, не говоря уже об основном здравом мотиве: простом и справедливом возмездии. Он очень гордился этой работой. По-моему, она скрасила неприятный осадок, оставшийся от потери самообладания с пожарным инспектором. В ней не было никакого привкуса грусти, сказал он, никакой томительной боли, ничего печального, как в случае с Бо, ничего личного, просто Ирвинг застукал этого типа, когда мистер Шульц предавался удовольствиям в публичном доме всего в паре минут ходьбы от отеля «Максуэлл». Мистер Шульц праздновал свое возвращение из Сиракуз, где он сдался судебным властям, внес залог и вышел из судебного зала уже отнюдь не беглым преступником, укрывающимся от уплаты налогов, он праздновал выполнение первой части нового плана и успел лишь пригубить первый бокал вина с девицами легкого поведения, и — я ведь мог подтвердить, что нет ничего лучше возвращения к прежней жизни, к тому, чтобы снова стать прежним Немцем, с головы в пепельно-серой, не очень чистой шляпе, до ног в нечищенных ботинках, — то была настоящая удача, добрый знак, мистер Шульц добрался до отеля, когда старательный парикмахер все еще подравнивал волосы этой вонючки. А ко времени, когда спинку кресла немного откинули, чтобы брить клиента, мистер Шульц уже все подготовил. Босс подпольной лотереи держал свою пушку на коленях, под полосатой парикмахерской простыней, многие так делают, двое его телохранителей сидели в холле неподалеку от стеклянной двери в парикмахерскую около горшков с пальмами и читали вечерние газеты. Такова была исходная диспозиция. Один из телохранителей случайно бросил взгляд поверх газеты и увидел перед собой густобрового, ухмыляющегося своей редкозубой ухмылкой Лулу Розенкранца, а рядом с ним — Ирвинга, приложившего указательный палец к губам; чтобы привлечь внимание своего товарища, телохранитель тихонько кашлянул, и, обменявшись быстрыми взглядами, они свернули газеты и встали в надежде, что их немедленное и единодушное решение наплевать на профессиональный долг найдет понимание у двоих хорошо известных своей жестокостью людей. В этом они не ошиблись, им без лишних слов разрешили исчезнуть через вращающуюся дверь отеля, отобрав только газеты, которые Ирвинг и Лулу уселись читать в освободившиеся кресла, около пальм, хотя, если уж говорить начистоту, сказал мистер Шульц, Лулу читать не умеет. В это время старательный парикмахер, который после окончания своего рабочего дня брался обслуживать только очень важных клиентов, накладывал горячее полотенце на лицо лотерейщика; парикмахеры делают это как при горчичном компрессе, оставляя снаружи только кончик носа; заметив и поняв значение церемонии за дверью, он бросил навсегда свою профессию — вышел тихо в боковую зеркальную дверь, ведущую в подсобную комнату, а оттуда в переулок и на улицу; при этом он разминулся, глухо извиняясь, с идущим навстречу другим парикмахером в белом халате с короткими рукавами; это был мистер Шульц с толстыми, но не мускулистыми волосатыми руками, толстой короткой шеей и черно-голубыми тенями на мучительно, дважды в день выбриваемых щеках. Немец подошел к полулежащему в кресле клиенту, подражая в движениях парикмахеру, наложил ему на лицо еще несколько полотенец, накапав на них, особенно около ноздрей, из небольшого пузырька без наклейки, который он по наитию, а не по расчету взял у хозяйки публичного дома. Посуетившись вокруг кресла и похмыкав, он наконец удовлетворился сделанным, сунул руку под простыню, взял пистолет из ослабевших пальцев, аккуратно отложил его в сторону, приподнял полотенце над горлом лотерейщика, выбрал уже открытую бритву на полке под зеркалом, убедился, что она отменно заточена и безо всяких колебаний полоснул ею по горлу как раз под подбородком. И когда тонюсенькая полоска растянула свои красные губы в кровавой улыбке, а жертва дернулась в полувопросе, не столько обвиняя, сколько недоумевая, он зажал локтем мумифицированный рот и начал заворачивать голову, горло и грудь жертвы горячими полотенцами, лежащими в хромированном ведре за креслом; когда на поверхности полотенец осталось лишь розоватое пятно цвета медленного заката, он с неспешной дерзостью вытер лезвие двенадцатидюймовой бритвы, сложил ее и опустил во внутренний карман рядом с расческой, а потом, бросив мстительный взгляд на холл, словно там, наблюдая, сидели банкиры, контролеры, сборщики и посыльные подпольной лотереи, протер рукоять «смит-вессона» полосатой простыней, вложил его снова в руку жертвы, а руку устроил на колене убитого, разровнял полосатую простыню и вышел через зеркальную дверь; дверь закрылась со щелчком, оставив на обозрение зевак два парикмахерских кресла, два тела и две струйки крови, текущие по кафельному полу.