Они провели наедине друг с другом двое суток. Только на третье утро, ближе к полудню, я увидел, как они выходили из отеля. Держась за руки. Я боялся, как бы мистер Шульц не заметил, что я жонглирую, стоя среди местных мальчишек на тротуаре. Но, кроме нее, он ничего не замечал, он помог ей сесть в «паккард», пока Микки держал дверцу, и нырнул вслед за ней. По выражению лица мистера Шульца я понял, что два дня и две ночи, проведенные в постели с мисс Дрю, заметно подняли ее акции в его глазах. Когда они уехали, мне пришло в голову, что, если она хочет остаться в живых, обладая смертельно опасной информацией, лучшего способа и не придумаешь. Впрочем, это ерунда — она была такой легкомысленной, что собственная смерть ее не занимала.
На второй день вечером меня ждало развлечение, я получил приглашение на ужин в столовую отеля, мы все устроились за большим круглым столом: мисс Лола, мисс Дрю, — по правую руку мистера Шульца, Аббадабба Берман — по левую, все остальные — Лулу, Микки-водитель, Ирвинг и я — веером напротив него. Мистер Шульц был в прекрасном расположении духа, и мне показалось, что все остальные члены банды тоже обрадовались встрече, так что, похоже, не один я скучал по дому.
За двумя-тремя столами сидели пожилые пары, бросавшие на нас взгляды и потом склонявшиеся друг к другу, чтобы обменяться впечатлениями; в окнах столовой появлялись и исчезали лица любопытствующих прохожих; в дверях каждую минуту возникали дежурный администратор и пожилой цветной коридорный; они улыбались и смотрели на нас так, словно хотели убедиться, что мы еще здесь. Мистеру Шульцу все это очень нравилось. «Дорогая, — позвал он официантку, — скажи-ка нам, чем богаты ваши погреба»; просьба показалась мне странной, она ответила, что у них есть только нью-йоркское вино «Тейлор» в бутылках «с винтом», отчего он засмеялся, словно знал все заранее; официантка, пухлая прыщавая девушка в форме, которую я видел в кафе Шрафта на Фордэм-роуд — черное платье, отороченное белой лентой, и маленькая накрахмаленная шапочка на голове, — почему-то очень нервничала, постоянно все роняла, наливала бокалы по самый край и, казалось, вот-вот расплачется и убежит. Мистера Шульца это не смущало, он заказал две бутылки красного нью-йоркского вина «Тейлор». Даю голову на отсечение, что Лулу и Микки предпочли бы пиво, раз уж нет крепких напитков, но промолчали. Галстуки им тоже были не по душе. «За правосудие», — сказал мистер Шульц, поднимая свой бокал и притрагиваясь им к бокалу мисс Лолы, мисс Дрю, которая, взглянув на него, рассмеялась приятным горловым смехом, будто он шутил, и мы все чокнулись, даже я своим молоком.
Наш стол стоял посередине комнаты, прямо под люстрой с голыми лампочками, которые придавали всему вид одновременно неясный и ослепляющий, поэтому трудно было сказать, как выглядел каждый, а так хотелось увидеть, как выглядят люди после двух суток сумасшедшего траханья; мне нужны были хоть какие-нибудь факты, зацепки, намеки, которыми я мог бы в воображении кормить мою отвлеченную ревность, но их не было, по крайней мере, при таком освещении; особенно трудно было увидеть лицо мисс Лолы, мисс Дрю, она была так прекрасна в ореоле своих стриженых золотистых волос, глаза ее были такие зеленые, а кожа так ослепительно бела, что смотреть на нее было все равно как на солнце: сияние слепит и сразу же приходится отводить взгляд. Все ее внимание было приковано к мистеру Шульцу, стоило ему заговорить, и она тут же поворачивалась к нему, будто глухонемая, которая читает по губам.
Ужин состоял из куска мяса с зеленой фасолью и картофельным пюре, белого хлеба, сливочного масла и бутылки кетчупа, которую поставили в центр стола. Еда была вкусной и горячей, а я был голоден. Как и все остальные, я ел быстро, с жадностью набрасываясь на пищу. Мистер Шульц попросил официантку принести еще одну тарелку с мясом, и, только заморив червячка, я заметил, что мисс Лола, мисс Дрю, не притронулась к еде, а, положив локти на стол, наблюдала, как волчья стая сжимает в кулаках вилки, жует, широко открывая рты, и тянется время от времени за новым куском хлеба. Это, кажется, искренне ее забавляло. Когда я взглянул на нее в следующий раз, она уже подняла свою вилку, сжав ее в кулачке. Осторожно поводив ею из стороны в сторону, как бы проверяя, удобно ли ей, она поддела ломтик мяса с общей тарелки и медленно подняла его до уровня глаз. В этот момент все замолчали и уставились на нее, она, наоборот, кажется, вообще забыла о нашем присутствии. Положив кусок на свою тарелку, она оставила вилку стоять торчком в мясе, словно задумалась о чем-то постороннем, потом взяла со стола салфетку, развернула ее и положила себе на колени. Затем с милой рассеянной улыбкой взглянула на мистера Шульца и опустила глаза на свой бокал, который мистер Шульц тут же торопливо долил. Взяв вилку в левую руку, а нож — в правую, она отрезала маленький кусочек мяса и, переложив вилку из левой руки в правую, отправила его в рот, за мясом последовали фасоль и маленькие катышки картофельного пюре. Все это совершалось с подчеркнутым изыском и обрядовой медлительностью, так школьные учителя пишут на доске слово, одновременно произнося его по слогам. Мы не сводили с нее глаз, а она взяла бокал, поднесла его к губам и отпила вино безо всякого звука, — а я внимательно слушал, — без посасывания, булькания, сглатывания или причмокивания, так что, когда она поставила бокал на стол, я засомневался, отпила ли она вообще хоть капельку вина. Должен сказать, что более угнетающей демонстрации утонченности мне в жизни видеть не приходилось, и, несмотря на всю ее красоту, прелесть ее для меня померкла. Лулу Розенкранц нахмурился так, что любой гангстер испугался бы до смерти, и обменялся взглядами с Микки-водителем, а Аббадабба уставился на скатерть с грустным выражением лица, и даже бесстрастный Ирвинг опустил глаза, но мистер Шульц кивнул несколько раз и сложил губы в одобрительную гримасу. Наклонившись вперед, он окинул взглядом стол и произнес голосом, какой он, видимо, считал проникновенным: