— Ты же не для того пошла на это, чтобы получить от кого-либо предложение, а? Ведь ты Майкла отставила и теперь не можешь знать, какой еще кот привяжется к тебе после того, как Билли бросит тебя.
Эти слова оскорбили ее.
— Я никогда не верила в эту дурацкую теорию, — бросила она.
— И как только ты можешь говорить такое? — возмутился он. — Это теория уже сделала Бину невестой. Тебе нужны еще доказательства?
Ценой немалых усилий ей удалось убедить Эллиота в том, что она не относится к этой связи серьезно. Теперь же, глядя на дождь за окном, она призналась себе в том, что лгала. Она принимала Билли весьма серьезно и уже надеялась на то, что его чувства к ней искренни. Полная уверенность Эллиота в том, что Билли непременно бросит ее, неожиданно потрясла ее. Возможно ли, что она ничего не значит для Билли? Не станет ли она всего лишь очередной насечкой на его ремне? Кэйт посмотрела на него, занятого сейчас размешиванием в сковороде невообразимого количества перца. Да он даже не носит ремня, боже упаси, а джинсы «ливайс» обтягивают его так соблазнительно. Кэйт отвернулась. Она никогда не смотрела на Майкла с таким вожделением.
Она пробежалась глазами по комнате. Вестсайдская квартира Стивена всегда напоминала студенческое общежитие с диваном на пружинах и книгами вечно в картонных коробках, а квартира Майкла, хотя и чистая, и обставленная новенькой мебелью из «Икеа», в сравнении с этой казалась временным пристанищем. Зато три большие комнаты Билли свидетельствовали о том, что он пустил здесь глубокие корни. Под ногами Кэйт лежал персидский ковер в голубых и бордовых тонах, выцветший и изношенный, возможно, его бабушка еще ходила по нему. Диван «честерфильд» явно не был заказан по каталогу — кожа цвета «бычьей крови» не была специально «состарена» на фабрике до того, как его доставили сюда. Но были и новые вещи: на одной из стен висело некое произведение искусства — Кэйт не осмелилась бы назвать его картиной или коллажем, поскольку это было нечто среднее, будто лоскутное одеяло из рваных кусочков белой бумаги, наклеенных на белое полотно. В простенке между окнами висело маленькое изображение женщины, лежащей на чем-то напоминающем очень высоко взбитую перину. А над диваном рядком расположились литографии. Кэйт принялась их рассматривать.
— Как ты думаешь? — спросил ее Билли, появившийся из кухни. Это искусство или художник, который задолжал мне по счету, меня надул?
Она улыбнулась:
— Они мне нравятся.
Он посмотрел оценивающе.
— Пожалуй, мне тоже, — заметил он, все еще держа испачканную мясом вилку. — Ужин почти готов.
Кэйт кивнула, и Билли снова исчез на кухне. Она не могла не признать: Билли Нолан был первым мужчиной, к которому ее настолько сильно влекло. Желание было слишком страстным, чтобы дать покой, и слишком умиротворяющим, чтобы быть безрассудным. Скорее всего, дело кончится слезами. И дождь за окном казался тому порукой.
— Эй! Не хочешь немножко помочь? — спросил Билли, опять выскочив из кухни, теперь уже с тарелками и столовыми приборами. — Ты сервируешь стол. — Он снял с каминной доски два подсвечника, свечи в них были коренастые и разной высоты. — Экономим, — пошутил он. — Свечи. Бумажные салфетки. И работа.
Кэйт, улыбаясь, стала накрывать стол. Она поставила бокал для Билли и достала соль и перец. Спички лежали на кофейном столике, и она взяла одну, чтобы зажечь два черных фитиля. Неожиданно Кэйт подумала, что, может быть, в последний раз Билли использовал эти свечи, когда ужинал — и спал — с Биной. Она так и застыла со спичкой, пока та не догорела до самых ногтей. Затем она выбросила ее, а с нею и саму мысль о Билли и Бине и обо всех других и отошла от стола.
Чтобы отвлечься, Кэйт стала перебирать французские книги, аккуратно выстроенные на полках Билли. Она напомнила себе, что не собиралась ничего разведывать и не будет смешивать прошлое с будущим, но любопытство брало верх, хотя что-то спросить она стеснялась.
— Как дела с французским? — крикнула она в кухню.
Билли появился с готовым загадочным блюдом и принялся раскладывать его по тарелкам.