— А что, Швеция им так сильно нужна?
— Да нахрен бы она кому вообще сдалась! Если бы не железнорудные месторождения Кируны, если бы не шведская шарикоподшипниковая промышленность! Оккупируй англичане Швецию — и завтра же погаснут доменные печи Рура и в Германии все перестанет крутиться…
— Да на что нам фашистская Германия?! И пусть себе сливает воду!
— Да нам Германия нужна только как противовес Антанте! Не будь немцев, на нас завтра бы дружно навалились… плутократы. А пока они завязли в очень странной позиционной войне, потихоньку нас с немцами стравливая…
— А кто для нас хуже — немецкий Антикоминтерновский Пакт или англо-французский Союз?
— Для нас? Оба хуже.
Продуктивную беседу нарушил телефонный звонок.
Лацис, не вставая, потянулся к аппарату:
— Але… нет, это не квартира. Это вообще-то, тюрьма… Кто говорит?! Да, он здесь…
И, протягивая мне трубку, чекист с удивлением произнес:
— Валерий Иванович, но это, похоже…Вас!
Недоумевая, я прижал теплый эбонит телефона к относительно здоровому левому уху (Правое ухо у меня вообще не слышит. Стоход,[18] контузия… Помню, на Соловках, старый военный лекарь, прижав холодную блестящую штучку к моему уху, все бормотал: «Ох, не нравиться мне Ваша, сударь, барабанная перепонка…тем более, что её, судя по всему, там и нет!»)
— Але! Это кто?
— Это я…
— Аня?! Как ты до меня дозвонилась?
— Да вот так… с этого телефона какая-то твоя новая профурсетка мне позвонила и сказала, что ты задержишься, по делам! Да только наш Нестор, он же физик! И давно приделал к нашему аппарату такую свою штучку с механическим цифровым табло, которое номер определяет, откуда последний раз звонили! (Как утверждает наш консультант, инженер доктор Ц. Устиллипукки, на Ленинградском Оптико-механическом заводе проводились в середине тридцатых годов многочисленные разработки механических приборов для вычисления координат…вероятно, на их основе и могла бы быть исполнена подобная разработка, но — увы! маниакальная секретность Советов не позволяет ничего утверждать достаточно точно. Прим. Редактора[19]).
— А…да, помню, что-то такое он мастерил на кухне… а что, разве его АОН (непонятное слово. прим. переводчика) всё-таки заработал?
— Заработал, заработал, не сомневайся, милый… Так ты где? — голосок Анюты источал нежнейший яд.
— Э-э-э… я в Крестах…
— И у вас там, слышу, веселенькая музычка играет, да? И ты вроде как…пьяный?
— Да ты что! — лицемерно возмутился я.
— А ну, не ври мне!! Я тебя насквозь вижу!! В тюрьме он, скажите?! Да что ты меня за дуру-то держишь?!
— Анечка, солнышко, не заводись…
— Я тебе не заведусь! Ты у меня сам, кобелина, заведешься и без порток побежишь!..Ну ладно… П-п-пей.(Произнесено это было ей как «Ёшь твою мать!» У Анюты и отец, и оба дядьки — потомственные питерские алкоголики, то есть, тьфу, пролетарии…Хотя, это наверное одно и тоже. И она очень болезненно относится к употреблению мною горячительных напитков). Смотри там, если сильно пьяный, то лучше домой не ходи, у своего приятеля и заночуй, а то у нас во дворе хулиганья развелось, как грязи. Но…
— Что, родная?
— Ежели я узнаю, что ты был у какой-нибудь прости господи… я ей, шалаве, все волосы выщипаю! И даже на голове!!! А тебя я просто убью! Смотри у меня…
— Да, родненькая… уф. — осторожно, будто хрустальную, я положил трубку на рычаг аппарата.
— Жена? — с изрядной долей солидарности спросил меня Лацис.
— Угм. Да зачем Вы домой мне звонили, да еще через какую-то даму?!
— Да я хотел Ваших домашних успокоить, вот и попросил секретаршу…
— Спасибо. Успокоили. Особенно ваша секретарша помогла: «Да он уже совсем скоро домой пойдет! Уже практически выходит, по крайней мере, из меня…»
— Слава Труду, что я холостой! — искренне перезвездился товарищ Лацис. А потом участливо накапал мне еще сто пятьдесят капель…
После того, как коньяк теплой, ароматной волной прокатился по душе, Лацис встал и вдруг достал из-за шкафа предмет, который я менее всего ожидал увидеть в кабинете гепеушника…
Гитару.
Склонив бритую голову на обтянутое коверкотовой гимнастеркой плечо, он взял несколько аккордов, помолчал, уставя невидящий взор куда-то в пространство, а потом довольно приятным баритоном вдруг запел:
«Ты валялся в крови На вонючей соломе, Ты водил эскадроны Сквозь вьюги и зной, А теперь оступился На трудном подъеме И отдал якоря У порога пивной. Для того ли тебя Под знаменами зарев Злые кони-текинцы Носили в степи?.. Разве память утопишь В ячменном отваре? Разве память солдата Вином усыпишь? На могилах друзей Шелестит чернобыльник. Что ты ненависть бросил, Как сломанный нож? Посмотри через стол: Разве твой собутыльник, Твой сегодняшний друг, На врага не похож?» Он встает И глядит, не мигая и прямо. Поднимается боль, Что густа и грузна. — Господин капитан! По зубчатому шраму Я тебя без ошибки Сегодня узнал. Ты рубака плохой. В придорожном бурьяне Я не сдох. Но в крови поскользнулась нога. В этих чертовых сумерках, В пьяном тумане Подкачал коммунист, Не почуял врага. Господин капитан! У степной деревушки Отравил меня холод Предсмертной тоски… (Стихи Ал. Суркова, 1929. Прим переводчика)