– Да что это за противный котенок!..
Но я весело и храбро приблизился, идя фертом и хвост согнув дугою.
– Вот я тебя, пострел! – но уже легче, топнула она. Тут обернулась к ней тоже стоявшая у шестка другая молодая женщина, Ульяна, длинная и широкоротая, охотница поскалить зубы. Она спросила ее, рассмеявшись:
– Да что это, Марфочка, он к тебе так лезет?..
– Шут его знает, прости Господи, – отвечала та, тоже улыбаясь.
– Недаром же… Верно, что-нибудь да значит.
Я сделал еще шаг к ней.
– Ишь ты, ишь ты!.. – прибавила поджигательница Ульяна.
– А вот я возьму и поджарю его, – сказала другая женщина, Степанида, уж вошедшая в лета, косая и мало вообще даже с мужем своим говорившая.
И что ж? Злая эта баба в самом деле сунула меня к огню. Я опалил себе усы и обжег лапы.
– А? Что? Горячо?.. – спросила инквизиторша. – Поделом! – прибавила она, бросая меня на пол, – вперед не будешь заглядывать…
Смущенный и испуганный, я, осторожно переступая от боли, побрел по комнате и, выйдя в растворенную дверь в коридор, пошел куда глаза глядят. Идя не останавливаясь, я добрался до лестницы, ведущей в присутствие, и уже поднялся на первые ее ступени. Мне было так приятно, что холод от плит унял у меня жар в опаленных лапах. В эту самую минуту мимо меня шагал чиновник, с делами под мышкой, обернутыми в синий, сложенный пакетом лист бумаги. Это был живой молодой человек, белокурый, небольшого роста и смотревший козелком.
– А! Василий Иванович!.. – весело произнес он, потрепав меня. – Наше вам почтение… Очень рад с вами познакомиться. Пожалуйте за мною…
Он стал подниматься, но, пройдя ступени три, остановился и, повернувшись опять ко мне, проговорил:
– Кисенька, Васенька, Васиканьчик мой милый! Что ж ты остановился?.. Не идешь за мной?..
Я послушался и, карабкаясь по лестнице, доплелся до него. Он опять погладил меня. Тут мимо нас прошел хорошо одетый молодой человек.
– Пойдем, пойдем, – повторил тот, искоса взглянув на этого молодого чиновника, хорошо одетого. – Мы тебя определим на службу. Ты хочешь служить у нас? Ну да! Я уж по глазам сейчас вижу, что хочешь… И чудесно. А у нас, брат, служить важно!..
Наконец мы добрались до приемной. Там прямо открывалась целая анфилада департаментских комнат. Вдоль стены стояли шкапы, в которых виднелись дела. У окна расположен был длинный ларь, где хранятся щетки и всякий хлам, а в том числе стоит и покрытое ведро с квасом. На ларе сидел сторож, герой кавказский, которого лицо едва выглядывало из густых седых бакенбард. Мой патрон вошел и по-приятельски обратился к нему, указав на меня:
– Просится к нам на службу, – сказал он.
– Что ж? Можно, – одобрил сторож.
– А что, никого еще нет в отделении? – спросил мой вожатый.
– Никого, только один Андрусов.
– Ишь, шут, как рано приходит! С Малиновки отчеканивает!.. Почти что от Пороховых!.. Верст двенадцать, поди-ка, будет?.. Дворника или водовоза заставь месить грязь оттуда, за девять рублей – ни за что не пойдет?..
– Не пойдет! – медленно, как будто нагруженный чем и не поднимая головы, подтвердил сторож.
– А чиновник, тот пойдет!..
– Чиновник пойдет, – опять повторил служивый.
– Да вот штука-то, а ведь она замысловатая!.. – сказал снова мой покровитель и прошел дальше, а департаментский телохранитель, как сидел, не разгибаясь, подошел ко мне, взял мою особу к себе на руки, и потом, сев опять на свое место, начал водить рукою по спине моей и приговаривать:
– А грамоте знаешь, читать и писать умеешь? – спросил он.
Я стал мурлыкать.
– Ну, коли умеешь, так и хорошо. У нас, брат, больше ничего у тебя не спросят. Главное: никому не перечь, и все будет ладно.
– Это ты с кем тут разговариваешь? – спросил, входя в департамент, другой канцелярский чиновник, такой же молодой, белокурый и маленький, как и первый; да, впрочем, они все там, в Сенате, какие-то всё маленькие и белобрысики; Бог их знает, отчего не растут и не чернеют, пока состоят в этом письменном звании; секретари, те уже гораздо длиннее и чернее, а про обер-секретарей и говорить нечего: эти уже вытягиваются в вышину, как хмель или как горох. При этом они все еще как-то полнолицы; а насчет того, что одеты, так всегда с шиком, и в руках, для пущей важности, тросточка…