Кочкин усмехнулся.
— Это тебе, Алексей Петрович, помощь нужна. А уж мы как-нибудь. Не скрою, хотел тебя попросить кое о чем, теперь решил: не стоит.
Так и не объяснив, зачем они приходили, Кочкины поднялись и направились к двери. Щелкнул замок. Сразу стало тоскливо-тоскливо и очень одиноко.
Узнав, что Алексей собирается уехать на несколько дней, Татьяна требовательно спросила:
— Куда?
— Куда надо! — огрызнулся Алексей.
Она вскинула голову. Румянец стал гуще, черные брови разлетелись, как два крыла, звякнуло монисто.
— Не пущу.
Алексей рассмеялся.
— Не пущу! — выкрикнула Татьяна и, сорвав с гвоздя плюшевую жакетку, выбежала вон.
Из кухни вывалился дедок, помотался по комнате, стуча клюкой.
— Поругались?
Алексей кивнул. Дедок шмыгнул носом, деловито растоптал клюкой какого-то жучка.
— С Веркой-то ты где спознался?
— Как понимать — спознался?
Дедок удивленно поморгал.
— А так и понимай. Я, к примеру, с тобой в тот самый день спознался, когда ты на хутор притопал.
Алексей спокойно сказал, что они познакомились в Сухуми, на базаре.
Дедок сплюнул.
— Живеть. — хужей не найтить, а нос дереть, ровно богачка. — Потоптался, пожевал беззубым ртом. — Как полагаешь, кресты носить можно?
— Какие кресты?
— Егорьевские. Я ишо при царе награжденный был. — Дедок приосанился, провел рукой по рыжеватым от никотина усам. — Сына пытал, когда тот на побывке был, но он извернулся. Так и не понял я — повелят снять, коль нацеплю, или оставят.
За войну многое изменилось. Каких-нибудь четыре года назад слово «офицер» считалось чуть ли не бранным. Теперь же все командиры, начиная с младшего лейтенанта, называли себя офицерами, носили погоны. С гордостью произносились фамилии царских генералов, прославивших русское оружие.
Доронин сказал, что, по его мнению, кресты носить можно: они давались за храбрость.
Хлопнула дверь.
— Внучка, — буркнул дедок.
Татьяна вернулась с матерью.
— Я думала, ты с понятием, — обратилась к Алексею Анна Гавриловна, — а ты вон какой!
— Какой?
Хозяйка испуганно смолкла, перевела взгляд на дочь — та стояла, прислонившись плечом к шифоньеру. Дедок шумно сглотнул, ненароком долбанул клюкой.
— Попользовался, а теперь бежишь? — выпалила Анна Гавриловна.
— Я не навязывался.
— Это еще доказать надо.
В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием. На улице сгущался туман, накатывался на окна, оставляя на стеклах влагу. Скрипнула половица — пошевелился дедок. Алексей старался поймать Татьянин взгляд, но она смотрела себе под ноги.
— Давайте же объяснимся! — воскликнул Алексей.
— Давно бы так. — Анна Гавриловна придвинула к столу стул, велела сесть и Татьяне.
Дедок тоже двинулся к столу, но хозяйка зыркнула, и он с виноватым видом пристроился около печи.
Стараясь говорить спокойно, Алексей сказал, что ему необходимо отлучиться дней на пять — семь.
— С Веркой поедешь? — спросила Анна Гавриловна.
— Н-нет.
— Не верь, маманя! — Татьяна вдруг словно бы проснулась. — С ней укатит.
Страдая в душе от необходимости лгать, Алексей терпеливо объяснил, что вдвоем добираться до станции веселее; в Армавире они расстанутся: она поедет к морю, а он в Кисловодск.
— Зачем тебе туда?
— Дружок там в госпитале лежит! — вдохновенно солгал Алексей и сам поверил в это.
Анна Гавриловна кивнула. Дедок переступил с ноги на ногу. Татьяна недоверчиво усмехнулась.
Они приехали в Сухуми затемно. Алексей валился с ног от усталости, но Верка сказала, что тех кур, которые в чемоданах, надо продать немедля, а то пустят душок, и они прямо с вокзала направились на базар. В чуткой предрассветной тишине отчетливо слышались шаги, пахло морем. Согнувшись под тяжестью мешка, Верка старалась не отставать, а Алексей все ускорял движение — хотелось поскорее очутиться на месте, сбросить поклажу, расслабить мускулы.
— Постой! — взмолилась Верка.
Алексей опустил чемодан, сбросил мешок, пошевелил одеревеневшими пальцами.
— Даже представить трудно, как ты справлялась с такой тяжестью.
— Справлялась. Когда при деньгах была, тележку нанимала, а нет — или подсобить просила, или как придется тащила.
— Долго еще топать?
— Теперя уже близко.
Из-за горной вершины выкатилось солнце; на стены домов легли рыжие пятна; в крупных каплях, застывших на вечнозеленой листве, преломились лучи; подернутое легкой дымкой, но уже наливавшееся голубизной небо обещало жаркий, безветренный день.