На инструктивном совещании 31 декабря оперативный офицер напомнил нам о том, что по возвращении мы должны докладывать разведывательной части о всех неразорвавшихся бомбах. 3 января в 2 часа дня я явился в оперативный отдел авиагруппы. Кроме меня, там было 26 пилотов, 27 штурманов, 27 радистов-бомбардиров и 27 механиков (в некоторых случаях эти механики были одновременно пулеметчиками; в нашей эскадрильи были 3 самолета, которые могли брать пулеметчиков). В моем экипаже были старший лейтенант Роджерс (штурман) и сержант Сейер (механик). Мы не брали с собой радиста-бомбардира, так как погода стояла хорошая. Я списал с доски приказов маршрут нашего задания: мы должны были вылетать в 2 ч 30 мин утра и бомбить район между Саривоном и Пхеньяном. Начался очередной инструктаж. На этом инструктаже оперативный офицер предупредил нас, что информация, которую мы получим, является секретной и должна оставаться в секрете, что обсуждать ее даже между собой нельзя. Затем офицер разведывательной части рассказал нам о том, какое движение было замечено в предыдущую ночь и сколько машин было повреждено или уничтожено. Офицер связи сухопутной армии объяснил положение на фронте, а офицер-метеоролог сообщил нам данные о погоде. Другую информацию, относительно ветра и температуры, штурман списал с доски приказов. Во всех отношениях казалось, что наша миссия должна была быть самой обыкновенной.
Пять минут второго я, Роджерс и Сейер встретились в оперативном отделе авиагруппы, а затем я прошел в маленькую комнату, где ночью находится оперативный офицер. Дежурил капитан Рейнолдс. Я дал ему наши имена, и он сказал, что я назначен для выполнения специальной миссии. Он добавил, что, прежде всего, я должен сбросить уже подвешенные на крыльях бомбы, причем я должен, насколько осмелюсь, сделать это возможно ближе к Пхеньяну. На висевшей на стене карте он показал место, в которое была воткнута красная булавка — оно находилось в пяти милях южнее Пхеньяна и в трех милях восточнее главного шоссе. Он сказал, что после этого мы должны выполнить наше обыкновенное задание, как можно скорее и по возвращении доложить о всем в разведывательную часть. Он сказал, что я должен сбросить бомбы с высоты 200 футов или ниже, если возможно, и добавил, чтобы я не волновался, если они не разорвутся, так как это неразрывающиеся бомбы. Я вспомнил о лекции относительно бактериологических бомб и спросил его, что это значит, но он ответил, что не знает и что будет лучше, если я буду делать так, как мне сказано и меньше буду задавать вопросов о том, что и почему. Тогда я подумал, что это все же бактериологические бомбы.
Когда мы подошли к самолету, нас встретил часовой, и я убедился, что это бактериологические бомбы. Часовой просил нас не беспокоиться о бомбах на крыльях, добавив, что они подвешены как следует. Но я посмотрел на них, когда осматривай самолет и заметил, что штурман был прав, когда он говорил, что «бомбы на крыльях не имеют взрывателей». Мы посмотрели друг на друга, и ясказал, что приказ есть приказ, и пусть они так остаются. Я сказал штурману, где мы должны сбросить бомбы, и он отметил это место на своей карте.
Мы вылетели в 2 ч 25 мин и в 3 ч 30 мин были немного южнее Пхеньяна. Я повернул к востоку от дороги, как раз южнее моста, и футов через двести Роджерс сказал, что мы летим над целью. Я быстро, одну за другой, сбросил все четыре бомбы. Они не разорвались. Мы оба окончательно решили, что это были бактериологические бомбы.
Мы выполнили другую часть задания в 4 ч 15 мин и приземлились в Кунсане в 5 ч
10 мин. Мы покинули самолет, возвратили наше снаряжение, доложили, что самолет в полной исправности и пошли прямо в разведывательную часть при оперативном отделе авиагруппы, чтобы доложить о выполнении задания. Мы доложили, что мы сбросили четыре бомбы там, где нам было, приказано, с высоты 200 футов и что ни одна из них не разорвалась. Сержант записал это для того, чтобы утром передать в разведчасть.