Эльса взяла только чашку кофе и тарелку мюсли с йогуртом и порезанными фруктами. Я же нагрузила поднос до отвала: кофе, свежевыжатый апельсиновый сок, манная каша с корицей, йогурт с малиновым вареньем и хлопьями, вареное яйцо, три бутерброда — с сыром, с ветчиной и инжирным джемом. Я знала, что не смогу все это съесть, но не могла устоять перед искушением: все так вкусно пахло, так аппетитно выглядело, а главное — было совершенно бесплатно, так что мне ненужно было себя сдерживать или как-то ограничивать.
Мы нашли свободный столик, сидя за которым можно было любоваться круглым патио с мраморными скамейками, пальмами и крупными красными цветками гибискуса. Зимний сад освещали лучи утреннего солнца. Я видела птиц, бабочек, пчел, плакучие ивы, глицинии, буки и вдали — пруд Моне с кувшинками. Эльса обвела взглядом сад и сказала устало или, скорее, с легкой апатией, а может, даже с иронией:
— Красиво.
— Ага, — подтвердила я.
Со мной все было в порядке — видимо, ночная прогулка с Майкен пошла мне на пользу. Мне даже удалось заснуть без помощи таблеток, и я чувствовала себя вполне выспавшейся, несмотря на то что долго поспать мне не дали: Эльса позвонила в восемь утра.
Я осторожно пригубила горячий кофе и зажмурилась. Крепкий, ароматный, давно я не пила такой хороший кофе.
— Восхитительно, — вырвалось у меня. — Ты только подумай, какая это роскошь — завтракать на природе.
— Природе? — приподняла брови Эльса, оглянулась по сторонам и наконец подняла глаза кверху. Я тоже посмотрела вверх. В свете дня видно было, что потолок был составлен из искусно скрепленных между собой широких стеклянных пластов, напоминая старинную оранжерею в европейских ботанических садах, За ним голубело небо. Только не сколько облачков с королевской медлительностью перемещались по этому лазурному небосводу подобно кораблям-флагманам в океане.
— Я не имела в виду настоящую природу, — поправилась я, — я только хотела сказать, что здорово есть не дома. Для разнообразия, так сказать.
Эльса пробормотала что-то неразборчивое в ответ. «Она в плохом настроении. Наверно, встала не с той ноги», — подумала я.
— Я никогда не завтракала в саду, — продолжала я как ни в чем не бывало.
Откусила от бутерброда, проглотила.
— А ты? — спросила я Эльсу, которая — как я только сейчас заметила — ничего не ела и не пила, только водила ложкой взад-вперед по тарелке.
— Нет, — ответила она безжизненным голосом, — не припоминаю.
До меня наконец дошло, что дело было не в усталости и не в плохом настроении. Ей было плохо. Очень плохо. Мне стало стыдно, Я уронила бутерброд на поднос и сказала.
— Эльса, прости меня.
— За что? За то, что у тебя хватает сил сохранять оптимизм? В этом нет ничего плохого.
Я замолчала. Я просто не знала, что сказать. Поэтому я просто накрыла своей рукой безвольно лежавшую на столе левую руку Эльсы. Правой она намертво вцепилась в ложку. Эльса зажмурилась и склонилась над тарелкой, челка упала ей на глаза, Ее рука была ледяной. И эта ледяная рука дрожала.
— Все хорошо. — Я попробовала сказать то, что сказали мне вчера Майкен, Алиса и Юханнес. — Все хорошо, Эльса.
Теперь ее била мелкая дрожь. Она начала всхлипывать. Я продолжала сжимать ее руку, приговаривая «все хорошо, Эльса», потому что просто не знала, что еще сказать.
Все остальные: те, кто завтракал, или читал газету, или болтал с друзьями, или просто молчал, да и официантки, которые то вносили, то выносили тарелки, то вытирали столы и подливали воду в чайник, начали обращать внимание на Эльсу. Кое-кто отложил газету и снял очки, другие поставили чашки на стол и отодвинули тарелки. Разговоры стихли. Официантка застыла с блюдом нарезанной папайи в руках. Все взгляды теперь были устремлены на нас, но никто не вскочил с места, не подошел спросить, что случилось. Они только смотрели. Они ждут, поняла я. Они ждут, чем все это закончится. Когда Эльса больше не смогла себя контролировать и всхлипывания перешли в рыдания, они встали вставать — один за одним. Сначала встал один, потом другой, за ним — третий. Официантка отставила поднос в сторону, Внезапно вокруг Эльсы собралась целая толпа людей. Они стояли и гладили ее по спине, плечам, рукам… чтобы поддержать и утешить.
9
Все магазинчики и мастерские теперь были открыты. Люди занимались всем тем, что имеет отношение к растениям и композициям из них. Всю галерею заливал солнечный свет, высвечивая пылинки, кружившиеся в воздухе. Пахло цветами и пряностями.
В зимнем саду было тепло, градусов двадцать шесть на солнце. Мы с Эльсой шли молча, прислушиваясь к пению птиц и жужжанию пчел. Белочка прыгала с ветки на ветку, иногда замирая с оранжевой шишкой в лапках, чтобы потом ловко махнуть на соседнее дерево. Мы прошли оливковую рощу, розарий и вошли в апельсиновую рощу, где белые цветы наполняли воздух восхитительным ароматом. За ней простиралась лужайка, на которой лежали люди — кто читая, кто просто отдыхая. Мы обошли лужайку, прошли мимо родников, фонтанов, зарослей дикого винограда, полюбовались бугенвиллеями, клематисом, розами, жимолостью, душистым горошком и вышли к саду Моне. Там, перед клумбой с незабудками, розами и красными тюльпанами, Эльса вдруг остановилась. Мы стояли как раз там, где был бы розовый дом. С другой стороны клумбы начинался садик с пестрыми клумбами и посыпанными гравием дорожками между ними. Эльса растерянно оглянулась по сторонам и воскликнула:
— Но… я же здесь была! Не здесь, но… Я была там… с хорошим другом. Он пригласил меня поехать с ним. И у нас была та книжка… ты знаешь, та детская… Мы прочитали ее вместе дома… мы… вот почему мы туда поехали… сюда.[1]
Щеки у нее горели. Видно было, что эти воспоминания ее очень взволновали.
— «Линнеа в саду художника» — кажется, так она называется, — сказала я.
Она ничего не ответила, просто пошла вперед, и я поспешила за ней, слыша, как хрустит под ногами гравий на дорожке, и вдыхая те самые ароматы, которые так пленили меня прошлой ночью. Мы прошли в подземный туннель, ведущий к пруду, и вышли к зеленым скамейкам в тени деревьев. Эльса упала на одну из них, я присела рядом. Она сидела очень прямо, не касаясь спинки, и взгляд ее был устремлен на пруд с лилиями. Она молчала. Я тоже. Я хотела было спросить, как она себя чувствует или не хочет ли она рассказать о женщине, с которой она ездила в Гиверни, но что-то меня удержало. Через какое-то время она вздохнула, откинулась на спинку и скрестила ноги. Потом распрямила плечи и снова превратилась в прежнюю Эльсу. То же бледное лицо, тот же настороженный взгляд из-под челки.
— Странно, — сказала она, — он совсем как настоящий.
— Да, — согласилась я.
— Настоящий… и такой… романтичный, — сказала она прежним, апатичным, на грани с иронией, голосом. — Наверно, они этого и хотят. Чтобы мы так думали. Романтика. Вечное лето.
Она тогда еще не знала — да и я тоже, — что была полностью права насчет вечного лета. В зимнем саду действительно круглый год были поздняя весна и лето: мимозы, бугенвиллеи, рододендроны, розы, пионы, тюльпаны, незабудки цвели неделю за неделей, месяц за месяцем, они никогда не вяли и не умирали. В зимнем саду вообще ничто не умирало, хотя это были настоящие растения, а не из ткани или пластмассы. У них были пестики и тычинки, цветы и листья, их можно было срезать и поставить вазу, засушить и заваривать в чай. В вазе они, разумеется, вяли со временем, но на клумбе, стоило только срезать один, тут же вырастал новый. На лужайках тоже росла настоящая трава, которую нужно было поливать, подкармливать и подстригать, как и все другие лужайки в мире. Даже кустарники надо было подстригать, чтобы они не загораживали проходы. Но они всегда оставались зелеными: листья никогда не меняли свой цвет с зеленого на желтый или красный, не высыхали и не осыпались. На цитрусовых деревьях никогда не созревали апельсины, лимоны, мандарины или грейпфруты. Их крошечные белые цветки осыпались, как снег, на траву, но на их месте никогда не появлялись плоды. Вот только Эльса пока об этом ничего не знала.
1
Речь идет о книге «Линнеа в саду художника» Кристины Бьёрк с иллюстрациями Лены Андерссон.