Каждый врач видел больных, существование которых было по истине ужасно и тем не менее умоляющих продлить хоть немного их мучительную жизнь.
Это противоречие души человеческой до сих пор не было объяснено, и потому оптимисты имели право указывать на страх смерти, как на доказательство того, что наша жизнь не так печальна; они говорят: если бы в жизни действительно преобладали страдания, всякий с нетерпением ждал бы смерти, как избавления. Наблюдая умирающих больных, их страх смерти, мучения при ожидании рокового конца, тоску об уходящей жизни, я долго недоумевал: почему это избавление от продолжительной мучительной болезни так страшно, так мучительно82.
Невольно являлось сомнение, может быть я ошибаюсь может быть жизнь действительно приятна, оттого люди так и боятся расстаться с нею; но, припоминая рассказы больных о всей их предыдущей жизни, припоминая жалобы и стоны этих мучеников, я должен был прийти к несомненному заключению, что для них жизнь была очень тяжела.
Объяснять страх смерти малодушием, считать бедняков, не желающих умирать, трусами — и не гуманно, и не достойно врача; мы должны искать причины явлений и не довольствоваться ничего не объясняющим дешевым морализированием. Люди, самые несчастные, почти без исключения страшатся смерти; я не видел ни одного умирающего, который не желал-бы еще жить, не мучился бы от мысли, что через несколько дней, часов он умрет. Пока смерть еще далеко, некоторые больные говорят (насколько искренно, — не знаю: я думаю — они обманывают себя), что ждут смерти, как избавления, что жизнь им опостылела; но, с приближением конца, страх смерти увеличивается, печаль об уходящей жизни усиливается; самые благоразумные боятся именно „умирания“83.
Я долго искал объяснения этому противоречию, и желание объяснить его было главной причиной изучения и размышления о том, что изложено в этой работе.
Только изложенное здесь объяснение чувствований, жизни и смерти разъясняет вполне это противоречие; действительно, как бы не было ужасно существование, человек должен бояться смерти; пока человек устроен так, что жизнь для него наслаждение, а смерть — страдание, он будет страстно и мучительно любить существование и бояться смерти, чтобы ни говорили моралисты и поэты. „Инстинкт самосохранения“ и состоит в любви к жизни, боязни смерти, стремлении во что́-бы ни стало жить; и иначе быть не может: ведь человек, как и все одаренное чувствованиями, стремится к наслаждению и избегает страдания. Всякое разрушение, всякий процесс смерти обусловливает страдание; мы боимся всякого страдания и потому боимся смерти; смерть, окончательное умирание, не может не вызывать страдания, а потому мысль о смерти, как о самом интенсивном страдании, ужасает нас. Смерть есть прекращение жизни, а жизнь вызывает наслаждения; естественно, что прекращение наслаждений должно вызывать сожаление, печаль. Смерть вызывает и страдание и печаль о прекращении жизни.
Человеку свойственно любить жизнь, потому что жизнь — наслаждение; мы любим жизнь84, привязаны к жизни, так как любим наслаждения, привязаны к ним; правда, ваше существование переполнено страданиями, потому что наше существование есть смена борьбы жизни и смерти, процессов созидания и процессов разрушения, по это не изменяет факта, что мы любим наслаждения и потому жизнь. Как бы мало ни было наслаждений в пашем существовании, все таки для пас всегда будут дороги наслаждения, т. е. жизнь, как бы много страданий мы ни имели в продолжении нашего существования, всегда страдания, т. е. смерть или процессы разрушения для нас будут ужасны.
Конец нашего существования обусловлен или постепенным. медленно наступающим большим преобладанием процессов разрушения (тихая смерть в старости), или же сравнительно кратковременным усилением процессов разрушения над процессами созидания, т. е. болезнью. В обоих случаях прекращение существования — есть значительное усиление процессов разрушения, то-есть усиление страданий. Прекращение существования, следовательно — непременно усиление страданий и потому предмет ужаса. Правда, для больного, мучающегося от боли, напр. для табетика, смерть может быть выгодна, как прекращение болей; но замена одного страдания другим, даже меньшим, не лишает последнего его свойства вызывать ужас. Больные иногда теоретически признают смерть желательной, так-же как человек с гангреной ноги желает, чтобы у него отняли ногу; лучше большее страдание заменить меньшим, но все-таки операция вызывает непосредственно страх, а смерть, как и всякое страдание — ужас.
82
Замечу кстати, что ни разу ничего подобного тому, что приписывает Л. Толстой Ивану Ильичу в последние дни жизни, я не видел («доктор говорил, что его страдания физические ужасны и это была правда, но ужаснее его физических, страданий были его нравственные страдания»). Я расспрашивал об этом нескольких врачей, наблюдательности которых я доверяю, и ни один не видел, больного, похожего в атом отношении на Ивана Ильича. Если физические страдания хотя сколько нибудь интенсивны, то сознание всецело поглощено ими; сошлюсь на свидетельство весьма компетентного в этом вопросе Goldscheider’a (op. cit.).
83
Sérigné со свойственной ей искренностью писала: Souffrirai je mille et mille douleurs, qui me feront mourir désespérée?... Je m’abîme dans ces pensées, et je trouve la mort si terrible, que je hais plus la vie parce qu’elle у mene que par les epines dont elle est semée. (Lettre. 1877).
84
Лейбниц (Essais. II, 2) прекрасно определил любовь: Aimer est être porté à prendre du plaisir dans la perfection, bien ou bonheur de l'objet aimé.