Вдруг вблизи послышался какой-то шорох; меж кустов промелькнули два блестящих глаза: это тигрица осторожно подкрадывается к спящей мартышке, у которой на руках прикорнул детеныш. Вожак взревел благим матом, извещая все общество об опасности. Не успела тигрица опомниться, как мартышки встрепенулись и кинулись вслед за вожаком по пятам уносящего ноги хищника. Тигрица раза два огрызнулась, но почуяла, что ей несдобровать, если только она посмеет вступить в бой с преследующей ее компанией мартышек. Долго еще раздавался сердитый рев вожака и топот его рассвирепевшей команды. Наконец хищник был изгнан с позором, а преследователи вернулись к своему жилищу и расположились—каждый на своем месте. Опять все заснули и спали спокойно всю ночь, пока выглянувшее из-за деревьев солнце не разбудило их.
Настал новый день, принесший обезьянам и их вожаку большое горе. Дело произошло так. Одна из обезьян отошла слишком далеко от своего семейства. Тут ей повстречался охотник. Он подстрелил обезьяну, взвалил ее на плечи и вернулся к себе в палатку, которая была разбита недалеко от деревни, у опушки леса. Вскоре он услышал какие-то странные крики. Охотник вышел из палатки—и что же он видит? Шагах в пятидесяти от его жилища расположилась целая компания, штук 30—40, мартышек во главе со своим вожаком. Все они как-то злобно посматривали на офицера, делали угрожающие гримасы, отчаянно выли. Вожак был особенно грозен. Охотник вынес из палатки ружье и показал его обезьянам - они поспешили удрать. Один только главарь остался на месте и принялся снова кричать, щелкать зубами, гримасничать. Офицер не понимал, что вожаку нужно, и, пригрозив ему кулаком, ушел в палатку. Между тем вожак продолжал стоять у палатки и вдруг завыл — да так жалобно и горестно. Сжалился тогда охотник над вожаком, вынес из палатки труп убитой обезьяны и положил его на земл. Вожак быстро подскочил к мертвому товарищу, взял труп и потащил его в лес, где его уже поджидала вся команда мартышек...
Не все обезьяны живут обществом, как это делают мартышки. Среди обезьян есть и такие, которые предпочитают жить отдельной семьей. Таковы, например, горилла и орангутанг.
Горилла — самая злая и несговорчивая из обезьян. Самка и самец живут дружно и горячо заступаются за своего детеныша: мать готова принести себя в жертву из-за ребенка, если только ему грозит какая-нибудь опасность. Малыш, пока он еще невелик, очень забавен, смышлен и даже добродушен; но как только подрастает, то делается злым, драчливым и — представьте себе! — глупеет. Вообще не мешает помнить, что все обезьяны в молодости гораздо умнее и добрее, чем в старости.
Взрослые гориллы очень сильны, дерзки, а подчас и просто нахальны. Встретившись с охотником, горилла старается не тревожить его; но не дай Бог, если сам человек раздразнит ее,—плохо ему придется тогда: горилла не побоится ружья, схватит камень, дубинку, ком земли—что попало, и пойдет приступом на своего врага. Если у охотника ружье не заряжено и он станет им обороняться, то горилла вырвет у охотника ружье, скрутит кольцом железное дуло да отшвырнет его в сторону, как щепку; а если охотник и тут не угомонится, то горилла схватит его своими передними лапам и переломает ему ребра, а то и стукнет о землю с такой силой, что тот тут же испустит дух.
Совсем не похож нравом на гориллу орангутанг. Правда, и его можно разозлить и довести иногда до бешенства, но в общем он куда миролюбивее, добрее, и снисходительнее гориллы. Орангутанга легче сделать ручным и научить разным проделкам и фокусам. Чего-чего только он ни научится делать! Вот для примера история одной такой обезьяны.
Поймали ее еще подростком в лесу и продали матросам, которые повезли ее с собой на корабле в Европу. Малыш очень скоро привык к обществу людей и всю дорогу забавлял пассажиров своими проделками: по канатам взбирался на мачту лучше любого матроса, кувыркался на трапеции с таким искусством и ловкостью, точно акробат. Чтобы он не баловался очень и не бездельничал, матросы научили его перетаскивать небольшие вещи, подкладывать в печку дрова, закрывать печную трубу. Жил он на корабле в большой клетке. Утром, когда наш орангутанг просыпался, он начинал приводить в порядок свое помещение: сначала сложит тюфяк и старое байковое одеяло, потом возьмет метлу, а затем и вытрет пол мокрой тряпкой. Когда все убрано, он поднимается на палубу корабля и приступает к своим забавам: кувыркается, дурачится и катается до тех пор, пока кто-нибудь не пригрозит ему кулаком за бесчинство и приставанье. Тут он угомонится, залезет в свою клетку и на время присмиреет в ожидании, пока не дадут ему есть. Раздается звонок. Все расходятся по каютам обедать. Орангутанг тоже направляется в каюту капитана. Тут за столом, рядом с прибором капитана, накрыто и для него: есть глубокая тарелка, вилка, нож, салфетка, рюмка, нет только ложки. Подают обед, сначала суп с мясом. Орангутанг подвязывает важно салфетку и принимается за суп: берет в руки тарелку, подносит ее к губам, вытягивает их трубкой и выцеживает в один прием всю тарелку супа, затем с помощью вилки и ножа нарезает мясо и ест его вилкой, а если очень голоден, то прямо рукой запихивает себе куски мяса в рот, за что ему нередко достается от капитана, который строго следит за тем, чтобы обезьяна вела себя за столом прилично. Затем капитан наливает ей в рюмку вино: обезьяна берет рюмку, чокается с хозяином, выпивает залпом и протягивает рюмку снова, чтобы ему еще налили вина. Но вот обед кончен.
Орангутанг, не совсем довольный, направляется в кухню, где прислуга потчует его остатками своего обеда, а повар угощает сладким киселем. С наступлением вечера обезьяна забирается к себе в клетку, стелет постель, вытряхивает одеяло, взбивает тюфяк и подушки, укутывается потеплее и засыпает блаженным сном. И так почти каждый день.