Пилот соображает, в чем дело, и с довольным видом покачивается на своем бензиновом баке.
– Полный газ!
И пока мы боремся с сильным встречным ветром, нас обоих охватывает радостное предвкушение предстоящего боя…
Наконец, мы скользим над линией окопов… Несмотря на темноту, меловой грунт, выброшенный во время копания траншей, выделяется резкой белизной на черной земле, словно тонкое ручное кружево на темном бархате… Вдруг слева, в направлении Серона, вспыхивает красный огонь… Он дрожит то тут, то там, потом снижается и, наконец, украдкой мерцает чуть заметным, очень далеким пламенем…
А на полдороге между нами и фронтом тоже виднеется огонек и тоже красный, – но он горит ровно и спокойно…
Я моментально соображаю, что это значит: там, где только что вспыхнуло большое красное пламя, расположен аэродром французской эскадрильи, которую мы раньше встретили и которая, вероятно, собирается сбросить бомбы на наш вокзал; а огонек, горящий вдали на фронте, – это ориентировочный пункт и находится он к северу от первого, чтобы самолеты могли легче определять свое направление…
Невольным движением руки я ослабляю бомбодержатели и хлопаю Энгмана, чтобы он держался того направления, в котором раньше горел огонь…
Теперь пламя как будто, исчезло. Неужели команда на аэродроме предчувствует беду?…
Нет, пламя снова вспыхнуло, – минуты три после того, как оно погасло… Отлично!
Я приказываю пилоту закрыть газ.
– Аэродром французской эскадрильи! – кричу я ему.
Он кивает головой.
– И мы угостим его бомбами!
Энгман делает довольное лицо: «Очень, мол, хорошо, господин обер-лейтенант!»
Снова – полный газ!
Стоп! Вон идет поезд! Я быстро заношу его на свою железнодорожную карту, отметив также длину состава и время его прохождения. Потом, напряженным взглядом, я снова смотрю вперед…
Мы приближаемся к цели, и все так же, с равномерными промежутками, вспыхивает красное пламя магния…
Вот мы уже летим над треугольником рельсовых путей…
Здесь размещена батарея зенитных орудий.
Как бы она не испортила нам наш прекрасный фильм… Я собираюсь перегнуться через борт, как вдруг, глубоко внизу, замечаю вспышку… Чорт возьми! Что это: артиллерийский огонь или просто безвредный свет? Томительные секунды… Ничего серьезного, слава, богу…
– Закрыть газ! – кричу я над ухом Энгмана.
Рев мотора медленно затихает, головная часть нашей машины снижается, и мы планируем… В ушах страшный свист и жужжание тросов.
Я командую:
– Спуск до двух тысяч метров, чтобы мне вернее попасть!…
Энгман кивает головой и, точно его осенило, дергает рукояткой газа взад и вперед: он «тыркает».
Этот маневр производит такой звук, словно самолет, с вращающимся мотором, снижается для посадки…
Продувная бестия, этот Такэ!
А главное – его хитрость удается: я вижу, как команда на неприятельском аэродроме беспрерывно подбрасывает в огонь магния, чтобы облегчить посадку нам, мнимым французам…
Я дергаю два раза рукоятку бомбодержателя.
Первая бомба, а потом вторая – летят вниз…
Мы несемся дальше, прямо вперед…
Я успеваю перегнуться через борт и посмотреть вниз: там вспыхнуло два раза, совсем близко у огня… Я доволен…
Я хлопаю Энгмана по правому плечу, что означает: вираж вправо. Мы подлетаем, во второй раз, к красному огню. И снова та же картина…
Бомбы третья и четвертая… Они попали, кажется, не плохо… Отлично! А теперь – на фронт…
Я невольно усмехаюсь, потому что огонь внизу все еще не погас… Мужайтесь, господа французы!…
И только тогда, когда мы отлетаем уже на порядочное расстояние, пламя внизу раскидывают и втаптывают в землю…
Неприятный сюрприз для противника!
Разведка, по-видимому, дала у него маху: мы во второй раз перелетаем фронт, не испытав на себе ни действия зенитных орудий, ни нервирующего света прожекторов…
Как бы то ни было, мы с наслаждением потягиваемся на наших сиденьях: успех всегда делает людей счастливыми, – но и голодными…
Я еще раз приказываю Энгману убавить газ.
– Хорошее дело, Такэ! Теперь мы полетим назад в Сарло и еще раз перескочим через фронт… Пока мы идем против юго-западного ветра, надо забрать высоту в три тысячи метров, тем более, что скоро покажется солнце… Сперва мы облетим наш участок, а потом, на обратном пути, постараемся встретить французскую эскадрилью… Сперва труд, а потом – забава…
Энгман кивает головой и снова дает газ.
Через двадцать минут мы опять перелетаем фронт у Сарло… Зенитные орудия нас обстреливают, но очень неудачно… Мы на них не в претензии.
Сегодня у французов мало интересного.
Движение поездов незначительное, ангары, по большей части, закрыты, аппаратов в воздухе не видно…
По случаю воскресенья, быть может?
Или они принимают участие в полете эскадрильи?…
Я ударяю Энгмана по левому плечу и правой рукой описываю круг перед его глазами. Потом указываю рукой на север: домой!
Впрочем, нет… Стоп!… Вон там, из вокзала, как раз выходит поезд…
Я нагибаюсь внутрь самолета, чтобы занести поезд на мою железнодорожную карту, и вдруг… дергаюсь всем телом с такою силою, что ударяюсь головой о ящик с бомбами… Энгман закрывает газ.
Что случилось?…
Я высоко подпрыгиваю на своем сидении и слежу взором за протянутой рукой пилота: справа, перед нами, держит путь маленький биплан… Друг или враг? Так как корпус у него сплошной, то, на первый взгляд, нельзя сказать этого с уверенностью…
Но вот таинственный самолет поворачивает к югу, и тут, при свете раннего утра, я ясно вижу, как ярко сверкает металлический кожух его машины… Биплан с вращающимся мотором: значит – француз!… Через несколько секунд нам уже виден весь его широкий бок… Я моментально приставляю бинокль к глазам… Так оно и есть: французская трехцветка у руля поворотов…
Значит, Ньюпор…
Кажется, он нас еще не заметил…
Хорошо, погоди же, молодчик! И я невольно улыбаюсь, когда горячий Энгман, не задумываясь, ударяется вслед за ним… Храбрый малый!
– Закрыть газ! – кричу я ему. И прибавляю: – В атаку!
Мой пилот покачивается взад и вперед… Прекрасный случай! Такого Ньюпора, маленького и проворного, мы еще ни разу не имели перед нашим пулеметом…
Наш мотор снова затягивает свою железную песню…
Энгман включает пулемет и изгибает спину для прицела… Я удивительно спокоен и напряженно смотрю вперед…
Мой пилот охвачен охотничьей лихорадкой. Ему хочется взять совсем близкий и рискованный прицел… Я с силою хлопаю его по плечу…
– Не глупите, Такэ!…
Энгман кивает головой и слегка передвигает руль поворотов.
Готово!…
Он нажимает спуск – и таканье пулемета дребезжит французу во фланг. Чудеснейшая музыка!…
Я громко вскрикиваю от радости. Ньюпор, в первый момент, так ошеломлен, что Энгман успевает закатить ему больше шестидесяти выстрелов. Но вдруг он становится на нос и падает на сто метров вниз.
Я подумал, было: «подбит!» – но в то же мгновенье противник снова дал руль высоты, моментально перешел на. горизонтальное положение и обратился против нас…
При всем нашем, разочаровании, что нам не удалось подбить врага, мы невольно восторгаемся его блестящим лётным искусством… Наверное, «пушка». [6]
Пока Ньюпор сердится на дерзость германца, осмелившегося напасть на него, я поворачиваю мой пулемет и осыпаю француза новым градом пуль.
Почти одновременно француз круто вздергивает свою машину, так что она становится совсем отвесно к земле, и дает по нас около сорока выстрелов – все вверх и мимо… Только по таканью его пулемета я замечаю, что он стреляет.
Вслед затем он снова ставит свой аппарат на нос и – прежде чем я успеваю пустить ему вдогонку десяток пуль – он. маневрирует с обезьяньей ловкостью, пикирует под нас. и делает вираж вправо, да так круто, что машина его стоит буквально на кончике крыла; затем, через секунду, он снова высоко вздергивает ее и – «так-так-так-так!» – справа и снизу на нас опять сыплется град пуль…