Вокзал в Сероне. Мне надо его сфотографировать. С трудом я вытаскиваю камеру из гнезда. Она заряжена. Остается только поднять штору у кассеты. Но как это сделать? Моими медвежьими лапами мне никак не ухватить маленькое кольцо. Я быстро отрываю зубами кнопки на правой перчатке, зажимаю руку между коленями и срываю обе перчатки – меховую и шелковую. Потом я перегибаюсь через борт и делаю – снимок. Это отнимает у меня не больше трех секунд. Но снова опустить штору кассеты у меня уже не хватает сил… Рука окоченела, как ледяная сосулька. Я отодвигаю камеру в сторону и растираю свои скрюченные, совсем посиневшие пальцы между коленями. Но это помогает мало… Тогда я отпускаю конец шарфа, который крепко держал зубами, и стараюсь теплым дыханием снова согреть руку…
Вдруг я испуганно вздрагиваю.
Тррах! тррах!
Гранатный огонь! Я быстро оглядываюсь в воздухе и перегибаюсь через борт, – нигде не видно дыма от разрыва. Странно! Вот опять: тррах! И совсем близко…
Внезапно я начинаю смеяться… Ну, и глуп же я! Да. ведь это не орудийные выстрелы, а просто конец шарфа, который я держал во рту! Он намок от моего дыхания и на морозном воздухе моментально обледенел. Ветер от пропеллера стал раскачивать его затвердевший конец и ударять им по моему пробковому шлему с такой силой, что меня оглушало точно огнем зенитных орудий…
Я вдуваю жизнь в мою окоченевшую правую руку. Постепенно кровь в ней согревается… Я быстро надеваю перчатку, чтобы холод снова не въелся мне в пальцы. Поток я опять захватываю зубами конец шарфа, достаю камеру – и опускаю, наконец, штору кассеты.
Я делаю еще пять снимков. Едва покончив с последним, я замечаю вдруг в поле моего зрения, далеко подо мною, что-то блестящее. Я впиваюсь глазами в подозрительный предмет. Ага!… Француз… Биплан Спада.[5]
Только этого недоставало!
И удивительное дело! – я снова переживаю самообман. Вместо холода, теплая волна разливается по всему моему телу…
В одно мгновение я поворачиваю пулемет. Но что это? Противник, по-видимому, еще не желает встречи с нами: он летит дальше, в противоположном направлении… Впрочем, нет… Он делает вдруг крутой вираж и оказывается на одинаковой с нами высоте… Потом поднимается выше и летит на нас. Между нами расстояние в высоту около 800 метров: значит, надо выждать, пока он подлетит ближе. Стрелять, немедленно было бы лишь бесцельной тратой патронов.
Я навожу пулемет на Спаду. Он находится как раз на пересечении нитей моего прицела, – значит, в 400 метрах. Он все еще не стреляет. Верно, думает застать нас врасплох… Посмотрим!…
«Так-так-так-так!» – трещит ему навстречу мой град пуль. Он невольно делает легкий вираж. Теперь мне удобно опять прицелиться в него. Я нажимаю спуск, – но выстрела нет…
Заряд застрял… Я быстро заряжаю опять и натягиваю ленту. А с противоположной стороны уже несутся веером пули. Энгман делает быстрые и крутые виражи, чтобы затруднить противнику прицел.
В это мгновенье я вижу, что мне удобно стрелять в француза… «Так-так-так!… » Три выстрела – стоп! Опять заело! Рычажок поднят кверху и не откинут назад.
Я тотчас же смекаю, в чем дело. Бросаю взгляд на ленту: ну, да, конечно! Она замерзла и висит как твердая доска, вместо того, чтобы упруго входить в отверстие…
Я еще раз откидываю назад рычажок и подтягиваю ленту…
Шесть, семь, восемь выстрелов – и опять задержка! А между тем, таканье француза, который придвигается все ближе, болезненно поражает мой слух…
Уф! Наконец-то я наладил свой пулемет! Я закатываю врагу двадцать выстрелов подряд. На это он делает несколько легких виражей и снова нависает над нами… Я опять начинаю стрелять…
Так!…
На этот раз я выжимаю только один выстрел. С ума сойти! К счастью, Энгман быстро схватывает положение и производит дьявольские повороты во все стороны. И спасает нас, ибо француз ни разу не попадает в наш самолет. Я крепко держусь правой ногой за железную подставку сиденья, чтобы меня не вышвырнуло при крутых виражах, и указываю Энгману в зеркале: домой!
Я пробую отвести назад рычажок, чтобы устранить задержку пуль. Не помогает… Тогда я быстро сдергиваю перчатку с правой руки и пробую еще раз. Я срываю себе при этом кожу, но зато рычажок отходит, и я получаю возможность влепить вновь приблизившемуся Спаде несколько выстрелов. Тут, француз, наконец, недоумевает. Он уже полагал, что раз пули застревают у меня в пулемете, победа окажется легкой. А тут мой «стрекотун» опять затакал… Неприятельский самолет делает резкий вираж вправо и быстро улетает…
Мне это приятно, ибо в то же мгновенье моя пуля опять застряла… в восьмой раз!
Когда, после возвращения, я снял с лица, перед зеркалом, лежавший на нем толстый слой жира, то под ним показалась дышавшая здоровьем физиономия…
«Ну, слава богу, – подумал я, – кажется, ничего не отморозил…
Но уже после обеда лицо мое пылало, как красный мак. А когда я пошел ужинать, то имел вид цветущей весенней розы: мой подбородок и обе щеки были все-таки отморожены…
У нас, на фронте, кто получает, повреждение, подвергается насмешкам… Таков обычай…
Когда я вошел в столовую, надо мной начали потешаться. Все решительно: от начальника авио-отряда до маленького Германа, которого за два дня до того произвели в лейтенанты.
– Если бы я был вашим командиром, я возбудил бы против вас преследование за самоувечье, – съязвил один из летчиков.
А начальник отряда отвернулся от меня и, с притворным сожалением, произнес:
– Да, красавцем вас назвать нельзя.
Вот и вся благодарность за труды и страдания!…
Ночной полет
Ясная, звездная ночь…
Энгман поворачивается на своем месте, насколько ему позволяет ремень, которым он привязан к самолету.
– Готово?
Я киваю головой.
– Да!
– Берегись! – кричит он обоим дежурным, которые, слева и справа, держат аппарат за крылья.
В ту же секунду гул мотора переходит в мощный рев, и мы несемся к старту. В те мгновенья, когда неистовый пропеллер ведет себя слишком бурно, Энгман передвигает рычажок на несколько зубцов назад и укрощает его пылкий нрав…
Я наклоняюсь вперед и всматриваюсь в слабо освещенное сиденье пилота. Который, собственно, час? Маленький циферблат на борту показывает 3.10. Значит, до подъема еще пять минут времени.
Мы медленно едем на край аэродрома, где горит разведенный костер…
Еще раз я освещаю своим карманным фонарем внутренность сиденья.
Четыре бомбы, которые сегодня ночью должны быть сброшены в Ланселе, мирно висят в своих ящиках. Здесь все в порядке.
До подъема еще одна минута…
Я нащупываю концы широкого пенькового пояса, которым я привязан: ведь, никогда нельзя знать, что случится, стартуя в такой темноте…
Наш мотор гудит на позднем зажигании, при 400 оборотах в минуту, и выбрасывает, от поры до времени большую искру из глушителя.
Четверть четвертого…
– Отпускай! – кричит нам начальник авио-отряда, поднимая руку.
Раннее зажигание… рычажок газа передвигается дальше на два-три зубца… потом полный газ!
Мотор испускает рев…
Хвост нашей птицы поднимается все выше и выше… Еще один последний прыжок – и мы парим в воздухе…
Я похлопываю Энгмана и указываю ему направление: прямо на фронт, все время держа курс на юг. Сегодня мы можем себе это позволить, так как при южном ветре мы плавно подымемся на высоту 2000 метров еще до того, как очутимся над окопами…
Маленьким карманным фонарем я освещаю высотомер: 200 метров.
Поворачиваюсь еще раз и бросаю взгляд на аэродром, на небо и на всю местность вокруг…
Луны нет, – надо мною только звезды… А как хорошо видно все подо мною, там, внизу! Вон городок: его контуры можно угадать по уличным фонарям и отдельным освещенным окнам. На восточной стороне – вокзал: длинная жемчужная нить дуговых электрических фонарей, которая перекинута между обширными товарными платформами…
Мы летим вдоль ровной дороги. Самого фронта еще не видно. Но частые ракеты, с их светлыми венчиками, уже выдают его расположение. Там и сям, в ночном мраке загораются яркие вспышки, – это артиллерия в действии! Дальше, на востоке, где мы ведем наступление, воздух беспрерывно сотрясается, – я знаю, что это ураганный огонь, хотя ничего не слышу, ибо рев мотора покрывает собою все звуки…
Высотомер показывает уже 1200.
Мы приближаемся к окопам. Снизу уже смутно видны ряды второлинейных траншей, а очередная ракета раскрывает нам картину самой позиции. Блестящий свет магния бросает удивительно четкие и жесткие тени на развороченную и разрыхленную меловую почву… Вот мы и над позицией. Французы слышат гул нашего самолета и пробуют поймать нас в перекрестный огонь своих ракет, быстро посылая их, одну за другою, в нашу сторону… Но мерцающее сияние этих огненных змей слишком слабо, чтобы осветить нашу машину…
Через несколько минут мы выбираемся из местности с развороченной меловой почвой…
Вдруг, в воздухе появляется какая-то особенно яркая вспышка – и в то же мгновенье широкий луч света прорезает небосвод и подбирается к нам…
Прожектор!
Ах, чорт возьми!…
Мы знакомимся с ним в первый раз… Сначала нам кажется, что мы видим солнечный свет, который режет нам глаза, а потом мы не видим ничего… Мы ослеплены…
Ах, чорт возьм!…
Световые щупальца, длиною в несколько километров, исследуют пространство вокруг нас. Я приказываю Энгману сделать несколько виражей, чтобы затруднить прожектору его работу. Его луч замедляет свое движение, бросается то сюда, то туда. Ведь французы не могут нас видеть: они нас только слышат, направляя зеркало своего аппарата по шуму мотора.
Световая полоса то скользит над нами, то пробегает под нами. Один раз луч метнулся даже по нашей птице, причем мне пришлось закрыть глаза от болезненного ощущения… Но противник, по-видимому, поторопился, потому что он ищет нас где-то далеко в небе. Я велю Энгману приглушить мотор, чтобы разведчики внизу сбились с направления. Нам это удается. Свет прожектора беспокойно прыгает кругом. Но уже через четверть минуты мы вынуждены опять дать полный газ, чтобы не снизиться слишком сильно.
Тогда неутомимый луч снова нащупывает нас, – но теперь мы значительно опередили точку его выхода, и свет прожектора, поэтому, недостаточно ярок, чтобы повредить нам…
Мы несемся дальше, прямо вперед, на юг.
Через четверть часа, от большой дороги, вдоль которой мы летим, ответвляется влево узкая пешеходная тропа… Там, где она исчезает в темной луговой долине, – там наша цель.
Ах, чтоб его!…
Опять прожектор… Впрочем, теперь он в трех километрах от нашей цели. Даже в том случае, если бы он ее освещал, он нам не помешал бы…
Осторожно хлопаю Энгмана по плечу и направляю его к нашей цепи: все прямо вперед. Прожектор продолжает беспокойно шарить, то здесь, то там. Я приказываю на полминуты закрыть газ, и тогда сбитый с толку луч совсем расстраивается и бестолково мечется в разные стороны… И только когда Энгман опять пускает мотор, свет подходит к нам ближе. Но он уже опоздал… В течение четырех секунд я сбрасываю свои бомбы. Затем крепко ударяю Энгмана по левому плечу: налево кругом!… Теперь мы поворачиваемся к прожектору боком: он может нас охватить только со стороны и уже больше не ослепляет наши глаза.
Я перегибаюсь через борт. Теперь, когда мы летим непосредственно над темным дном речной долины, я могу видеть также очертания деревни и белые ленты дорог между домами… Надо опять сбросить бомбы. Раз! Яркая вспышка: первый номер – недолет. А вот – номер второй: упал на окраине деревни. Номер третий – еще дальше внутрь! Наконец, номер четвертый – прямо в центр!
Ура!
Теперь окончательно домой…
На этот раз мы знаем, где стоят прожекторы. Мы делаем над ними небольшие круги и радуемся, что они пытаются ослепить нас лучами, которые, на долгом пути к нам, почти все поглощаются мраком и дымом. Я почти беззаботно смотрю в зеркало прожектора и заношу место его установки на свою карту. Может быть, придется когда-нибудь угостить и его парочкой бомб.