Видно, по лицу его, как и по сердцу, прошла тень, потому что девушка вдруг обняла его, прижалась щекой к плечу и прошептала:
— Никогда Ашакку не пойдет против хозяина. А позовешь — всегда придет на помощь, не останется в стороне.
Лабарту улыбнулся.
— Я рад, что ты стала сильной, — сказал он. — Я знаю тебя и тебе верю.
Ашакку подняла взгляд, ждала объяснений, но что он мог добавить?
Разве расскажешь, как когда-то отец и мать говорили ему: Ты особенный, Лабарту, особое предназначение ждет тебя. Пройдет двести, триста лет, — другие только станут свободными, а твоя сила возрастет так, что могущественней тебя будет только наш хозяин, Намтар-Энзигаль. И только он знает пределы того, что ты достигнешь.
И что же? Когда Лабарту исполнилось сто зим, сила его была как у Ашакку теперь. Но после этого, если и стал он сильнее, то намного ли? Права Ашакку — и мощью удара, и скоростью, и ловкостью скоро сравняется она с Лабарту.
Так неужели все обещания были ложны? Неужели он настолько слабый, что даже дети его сердца…
Он не мог говорить об этом. И потому сказал совсем другое:
— Я устал пасти овец в степях.
— Почему же ты не отправишься туда, к черноголовым? — Ашакку выпрямилась, но не отодвинулась. — В их городах живут экимму, ты знаешь.
Он знал.
Вернувшись с холодного севера, где не ведали законов и правил, он не осмелился пересечь реку, и долгие годы, столетия жил в степи. Помнил, как сверкал сходящий с неба огонь, как летели колдовские серебряные стрелы. Как всего за месяц были убиты в Шумере почти все пьющие кровь.
И потому Лабарту считал города меж двух рек запретной землей и не пытался повидать знакомые места, не пытался ничего разузнать.
Но затем в степь пришел пьющий кровь, молодой и незнакомый, лицом — шумер, и одетый, как горожанин, — в длинной рубахе тонкого полотна, с вышитыми рукавами, с разноцветным поясом. И, едва увидев Лабарту, чужак упал на колени, склонился, длинные волосы разметались в пыли. Сказал: «Хозяин этих земель, дозволь мне быть здесь и пить кровь». Тогда Лабарту сам нашел для него жертву, а после они беседовали весь день, пока не скрылось солнце.
Так Лабарту узнал, что в Шумере снова живут экимму. Но теперь скрываются среди людей, не выдают своей природы, — помнят о давней резне.
И с тех пор Лабарту все чаще приходил на берег реки и подолгу сидел там, смотрел на юг. Но так и не покинул степь, говорил себе: здесь привычная земля, здесь Ашакку, здесь стада овец, здесь люди, считающие меня человеком, здесь их кровь, которую так легко забрать.
— У старейшины гостит человек из Шумера, — сказала Ашакку. Она теребила бахрому на поясе, в голосе звучала тень вопроса. — Говорят, жрец и предсказатель…
Предсказатель… Лабарту на миг закрыл глаза. Быть может, лучше мне не знать, ложны или истинны были обещания? Жить, как живу? Но…
Лабарту привлек девушку к себе, поцеловал и прошептал еле слышно:
— Когда солнце пойдет к закату, и люди вновь примутся за дела, тогда стану говорить с ним. Но не сейчас…
Кровь капала на камни, — терпкая, густая, будоражащая. Такая кровь лишь на время тушит жажду. Овечья кровь, горячая и свежая…
Ашакку отдала лучшего ягненка из своего стада, и теперь предсказатель, Лу-Нанна, раскладывал внутренности по чашам. Сердце, печень, кишки… Он не торопился, нараспев читал слова заклинаний. Рукава его рубахи были закатаны, а руки — красны от крови.
Лабарту сидел на земле и терпеливо ждал. Вокруг не было ни души, лишь степь, шатры вдалеке и стада — кочующие белые волны.
Предсказатель был уже немолод, — вокруг глаз сеткой разбегались морщины, в волосах виднелись седые пряди. И, судя по одежде, был он небогат. Но держался спокойно и с достоинством и согласился провести обряд, даже не спросив, какова будет награда.
Наконец Лу-Нанна допел, замолк на мгновение, а потом сказал, глядя на Лабарту:
— Теперь говори, что хочешь узнать, и я прочту ответ.
Кровь медленно застывала на камнях, умирала. Кровь не живет долго, когда душа покинула тело.
— Вот что мне было сказано в юности… — Лабарту говорил медленно, старательно подбирал слова. — Мне сказали, что наделен я особым даром и достигнет этот дар необычайной силы. И это так, я наделен им. Но отчего-то, с некоторых пор, дар этот не растет и не углубляется. И я хочу знать, что случилось со мной.
Лу-Нанна кивнул и больше не спросил ни о чем. Перевернул печень в чаше, провел по ней пальцами. Потом закрыл глаза, пропел строки восхваления Ану и вновь склонился к чаше.