Величайший среди городов, Аккаде.
Сколько лет прошло с тех пор как я пришел сюда? Лабарту закрыл глаза, вспоминая. Трижды по шестьдесят лет, не больше.
Казалось бы, разве долгий это срок? В степи эти годы пролетели бы незаметно, но не здесь. В столице Шаррукина жизнь полна неожиданностей — так похожа на бурный, неукротимый Тигр, по берегам которого раскинулся город. Один царь сменяет другого, начинаются войны, войско отправляется в поход, наемники маршируют по улицам, энзи шумерских городов несут дань, повелители приводят вереницы скованных рабов…
Но Лабарту не заботило, кто стал лугалем, и на какой город пошел войной правитель Аккаде. Пусть люди делят власть, что до того.
Я получил то, что хотел.
Трижды по шестьдесят лет прошло с тех пор, как он пришел к воротам города, и с тех пор кровь Аккаде принадлежала ему безраздельно.
Но я был готов к битве. Я силой хотел получить власть. А все досталось мне даром.
Это так. Но я хозяин Аккаде.
Я получил то, что хотел. Но все же…
Воспоминания пришли следом за мыслями, и Лабарту не стал прогонять их.
— Такой великий город, — сказал он, едва переступив порог, — принадлежит столь слабому?
Хозяин Аккаде жил в богатом доме. Уже наступила ночь, но в комнате было светло, как днем. У дверей, по углам и на столе стояли медные светильники, и в них горел огонь — высокое яркое пламя. От курильницы поднимался благовонный дым, смешивался с запахом масла. По мягкому ковру приятно было ступать, а плетеные сиденья и вышитые подушки на полу манили отдохнуть после долгой дороги.
Но Лабарту пришел сюда не ради отдыха.
Хозяин города поднялся навстречу и застыл, словно обдумывая ответные слова. Люди назвали бы его человеком зрелым — еще молод и полон сил, но лица уже коснулись первые морщины, следы прожитых лет, смеха и слез. Черные, без единой седой пряди волосы, были заплетены по здешнему обычаю и перевиты цветным шнуром. Желто-красное, цвета сырой глины одеяние ниспадало до полу. Лабарту знал цену такой ткани — купцы, торговавшие с кочевниками, отдавали ее дорого, и брали взамен лишь самую отборную овечью шерсть.
Да, обитатель этого дома богат, знатен и силен, не страшится земных напастей, — так несомненно решил бы любой человек, взглянувший на хозяина Аккаде.
Но Лабарту не был человеком.
Стоявший перед ним лишь недавно стал сам себе хозяином, и сила его была ничтожна.
Что же ты станешь делать? Лабарту едва приметно улыбнулся и усилием воли остановил слова, готовые сорваться с языка. Будешь драться со мной? Позовешь на помощь? Может, рядом ждут те, на чью силу ты опираешься? Колдуны или братья твои и сестры? Иначе отчего ты так спокоен?
Хозяин дома на миг опустил взгляд, а потом поклонился, прижав руки к сердцу. И, выпрямившись, сказал:
— Меня зовут Илку. Со дня, когда Шаррукин построил свою столицу, кровь Аккаде принадлежала мне. Но если тебе нужен этот город — будь в нем хозяином. Я признаю твою силу, твою власть и твое право.
Голос из воспоминаний прозвучал так ясно, будто Илку был рядом. Лабарту улыбнулся. Бывший хозяин Аккаде и впрямь жил недалеко отсюда — вниз по улице, затем свернуть возле оружейной мастерской… Илку остался в городе, и Лабарту не раз благодарил за это судьбу.
Он так помог мне. Мне не пришлось, ошибаясь и оступаясь, постигать простые истины. Он показал мне, как теперь жить среди черноголовых…
Изменилось все: городской уклад, язык, торговля, даже одежда и приветственные слова. Но всему этому легко обучиться, и в первые годы в Аккаде Лабарту тревожило совсем другое.
Но Илку знал ответ.
— В городе можно жить десятки и сотни лет, — говорил Илку. В тот день они шли по берегу канала, в поисках жертвы. — Не сложнее, чем раньше.
— Раньше было не так, — качнул головой Лабарту. Блики искрились на воде, желтые и белые бабочки порхали над зарослями тамариска. Солнечные лучи тушили жажду и возвращали ясность мыслям, и все же Лабарту предвкушал кровь. — Раньше экимму жили открыто и люди страшились их, называли демонами. В ту пору нам приводили преступников, обреченных на смерть, а если их не было, то утром у дверей моего дома ждали жрецы с чашей, наполненной кровью людей или овец. Так они откупались от смерти, и я ни в чем не знал недостатка.
Так странно было говорить об этом. Слова звучали словно обрывок легенды, знакомой, повторенной многократно, и оттого не менее невероятной.