-- Беги, -- прошептал Шуанна.
Лабарту не шелохнулся. Стоял, завороженный холодом и ужасом, смотрел на стену белого огня. А она все приближалась -- свет ее затмевал дома, вот уже половину улицы затопила она, еще пара шагов и...
-- Беги! -- Шуанна ударил его, изо всех сил.
И удар этот отбросил Лабарту прочь от небесного огня, а боль вернула ясность мыслям. И он помчался вниз по улице, не разбирая пути.
Еще мгновение -- и жизнь Шуанны погасла, словно искра, рассыпалась пеплом. Лабарту оглянулся на бегу, но позади был лишь свет, белый и холодный. Словно звездны сошли на землю, чтобы уничтожить демонов.
Это люди! Колдовство людей!..
Лабарту достиг окраин города, но не остановился, с разгона прыгнул в воды Тигра. И река показалась ему горячей и узкой -- почти мгновенно он переплыл ее и помчался дальше, сквозь степные травы, не разбирая пути. Но вдруг понял, что огонь уже не идет по пятам, и остановился, обернулся на юг.
Лагаш раскинулся на другом берегу, темный ночной город. Белое пламя уже не пылало в нем, лишь видны были огоньки факелом, и ветер доносил победные крики людей. Они добились своего, уничтожили, изгнали демонов. Больше никто не будет пить кровь в Лагаше, больше никто не будет пить кровь в Шумере. Демонам не выстоять против колдовства.
Это ты виноват, Эррензи! Лабарту сжал кулаки, глядя на потерянную землю. Там, на улицах Лагаша, остался его дом. Там привычная жизнь, к которой нет возврата. Ты все разрушил, ты все уничтожил! Ненавижу! Ты...
Тут захлестнул новый страх: что если люди переправятся через реку, кинутся в погоню? И, уже не в силах думать ни о чем, Лабарту сорвался с места и помчался вперед, к отрогам гор.
Глава третья
Кэри
1.
Лабарту потерял счет годам. Он провел в пути много лет, шел по степному бездорожью, по лесам, по долинам и горным тропам. И чем дальше он уходил, тем холоднее становились зимы и короче -- лето. Много лун шли дожди и снега, и солнце скрывалось за тучами. Но даже к этому он привык и шел вперед, нигде не задерживаясь надолго.
Сперва каждый день был напитан тревогой, каждая ночь - снами о белом огне, сошедшем на землю. Страшно было входить в селения людей, и Лабарту тайно следовал за кочевьями, шел по следам путников, подкрадывался к пастухам, охотился на охотников, вышедших за добычей. Забирал кровь, пока никто не видел, и вновь бежал прочь, оставив жертву мертвой или во власти чар.
Каждую ночь, засыпая на голой земле, он думал: "Я как зверь".
Каждое утро он вдыхал незнакомые запахи, видел деревья и травы, имен которым не знал, слышал голоса птиц, не прилетавших в страну черноголовых.
Каждый день он вслушивался, пытался ощутить - нет ли рядом пьющих кровь - но тщетно. Иногда, сквозь стук собственного сердца и сплетение солнечных лучей ему виделись отблески чужой силы и жизни, - но они были слишком далеки, растворялись, едва возникнув.
Однажды люди пришли, когда он еще спал. Целый род перебирался с места на место, шел вдоль реки. Их шаги, крики детей и лай собак - все смешалось, проникло в сон Лабарту. В этом сне был Лагаш, многолюдный, шумный, полнящийся голосами и теплом жизни. Впервые за долгий срок Лабарту не помнил об огне, сошедшем с неба, и просыпаться было больно.
Но люди, обступившие его наяву, не походили на жителей Шумера. Были вооружены копьями, но не пытались нападать. Говорили - но в непонятной речи не звучала угроза.
Они увели Лабарту к костру, дали одежду, накормили человеческой пищей. Так он понял - если не раскрывать своей природы, люди будут видеть в нем человека.
Он жил среди них три дня, и страх гнездился в сердце, не отступал ни на миг. Лабарту пил кровь украдкой, в темноте, боялся сделать лишний глоток. Каждый шаг, каждое слово наполнял чарами - но, казалось, люди и без того были спокойны.
На четвертую ночь он покинул их, ушел звериными тропами на север.
Но знал теперь, что может неузнанным ходить и по дорогам людей.
2.
Он нашел ее в краю, похожем на крик одинокой ночной птицы.
Здесь было море - волны разбивались о прибрежные камни, окатывали холодными брызгами, голоса чаек звучали как эхо прибоя. Каждый вдох полнился соленым ветром, деревья сгибались, покоряясь буре.
Здесь рос лес, тянулся вдоль берегов, и дальше, прочь от моря. Скрытые папоротником и подлеском, журчали ручьи, сливались, превращались в реку, - а она спешила обратно, к соленым волнам. Лес казался бескрайним, но, идя вверх по течению, можно было покинуть его. Много дней пути голос хвои и шелест листьев будут сменять друг друга, а потом откроются другие края.
Но Лабарту оставался здесь, его заворожило море.
Оно менялось.
Сперва рвалось на землю, словно желало поглотить ее, и многие дни прибой разбивался у самой кромки леса. В это время берег был пустынным, Лабарту бродил там один, по колено в воде, или сидел на высоком камне, смотрел на волны - пока жажда не начинала биться в сердце, затуманивая мысли.
Затем море отступало, обнажало дно, но оставляло память о себе. Водоросли оплетали мокрые камни, ракушки хрустели под ногами, впивались в кожу. В эти дни тысячи птиц слетались на обнажившийся берег, и от их криков и хлопанья крылье звенело в ушах.
Следом приходили и люди. Они ловили рыбу в отмелях, разбивали раковины и доставали моллюсков. Это были удачные дни для людей, время легкой добычи.
В эти дни Лабарту реже выходил к морю - кроны деревьев смыкались над ним, он блуждал по звериным и человечьим тропам.
Люди знали его - и те что жили у моря, и другие, кочевавшие вдоль реки. Он приходил в их селенья, задерживался, но не надолго, - и все видели в нем человека, считали странствующим охотником. Но разве он не был охотником, одиноким, блуждающим в чужом краю?
Только эта земля уже не была ему чужой. Он знал лесные тропы, время бегства и возвращения моря, знал, когда зима сменяет осень. Он стал понимать речь здешних людей - туманную и холодную, напоенную запахом хвои. В его снах и мыслях она сплеталась с языком страны черноголовых, словно его душа могла говорить теперь разными голосами.
Я живу здесь, пью кровь, здесь нет никого, кто бросил бы мне вызов, - говорили непрошенные мысли, и слова причудливо переплетались, окрашивая друг друга. - Я хозяин этой земли.
Он знал, это правда, но рядом с этой правдой всегда таилось отчаяние, рядом всегда была память о зное, текущем с небес, память о Шебу и Тирид и городе, который они оставили.
Лагаш, - говорила память, и звала уйти прочь, куда угодно, лишь бы не оставаться на месте.
Но он не хотел уходить.
Сидел на камнях, смотрел как набегают и отходят волны, слушал крики чаек. Он был зачарован.
Но он встретил ее не у моря.
3.
Этот ручей рождался в глубине леса, - стоило закрыть глаза, и воспоминания приходили, наполнялись журчанием родника среди камней, ледяным вкусом воды, запахом сосен. Но здесь ручей уже был близок к реке, струился медленней, кустарники тянули ветви к его широкому руслу.
Лабарту стоял на берегу, следил, как солнечный луч выныривает из-за туч, вспыхивает на воде, гаснет снова. И, вторя ему, вспыхивали и гасли мысли, - каждая была такой же внезапной и яркой, и каждая угасала также, исчезала, почти не оставив следа в душе. Мысли о стоянке людей, приютивших его прошлой ночью; о жажде, которая придет позже; о том, что море вскоре вернется.
Думать об этом - все равно, что не думать ни о чем, ничего не ждать. Блуждать между воспоминаниями и миром яви, едва сознавая, что происходит вокруг.
А потом он заметил ее.
Она была на другом берегу - спускалась к воде, обеими руками держала высокий кувшин. Ступала осторожно, чтоб не оступиться на влажной глине, смотрела вниз. А когда наклонилась, зачерпывая воду, солнце вспыхнуло на ее волосах, они стали сияющими, золотыми, а потом померкли вслед за бликом в теченье ручья.