Богам нет до нас дела, они не слушают нас, это так. Но значит ли это, что мы не можем услышать их? И, быть может, понять лучше, чем понимают их люди...
-- Пусть ее поднимут на корабль, -- велел Лабарту. -- Если будет молча молиться -- отчего бы ей не плыть с нами?
-- Лалия, взгляни сам, -- возразил Син-Намму. -- Люди, среди которых она живет, называют ее безумной. К чему нам...
Лабарту взглянул ему в глаза и чуть приметно улыбнулся. Корабельщик замолк, растеряно глянул по сторонам, словно ища поддержки, вновь поднял взгляд на Лабарту и отступил на полшага.
Лишь краем своей силы я коснулся тебя, а ты уже не в силах стоять рядом?
Дикие звери бегут, едва почуяв экимму, овцы испуганно блеют, а собаки скулят, поджав хвосты. А человек верит лишь своим глазам и ушам, и не понимает, кто перед ним. Но если экимму позволит хоть на краткий миг заглянуть в свою душу, -- есть ли тот, кто не убоится?
Лабарту улыбнулся шире, но не обнажил клыков, и сказал:
-- Не спорь со мной.
Син-Намму кивнул, провел рукой по лицу, словно стирая наваждение, и выкрикнул приказ.
Оказавшись на палубе, старуха плотнее закуталась в покрывало. Да разве защитит ветхая накидка от жгучих лучей? Кто, кроме экимму, может спокойно стоять под полуденным солнцем?
Адад-Бааль подошел к жрице и низко поклонился. Та подняла взгляд. Глаза у нее были выцветшие, желто-зеленые, цвета мутной воды в каналах.
-- Чего ты хочешь, мальчик? -- спросила она. Голос ее был хриплым от крика.
Мальчик? Лабарту улыбнулся, склонил голову набок. Волосы упали на лицо, но он не торопился убирать их. Если Адад-Бааля она называет мальчиком, то как назовет меня?
-- Кланяясь тебе, я возношу хвалу твоему богу, -- ответил раб, и в его голосе звучало непритворное почтение. -- Он бог моря, и корабли -- в его руках. Прошу, молись за нас.
-- Ты, мальчик, я вижу, нездешний. -- Старуха прищурилась и покачала головой. -- Господин мой, Энки, не просто хозяин вод. Он властитель МЕ, и единственный из всех богов смеет идти против судьбы. Путь, что раз начертан, может он стереть, как волны стирают рисунок на прибрежном песке. Вот каков великий Энки, знай это!
И, прежде чем Адад-Бааль успел ответить, старуха схватила его руку, развернула ладонью вверх. Мгновение стояла неподвижно, словно читала незримые письмена, а потом выпустила руку раба, и вновь покачала головой.
-- Линии судьбы -- как рисунок на песке, -- повторила она. -- Помни это, мальчик.
-- Ты видела мою судьбу? -- Голос Адад-Бааля был не громче, чем шелест ветра в пальмовых листьях. -- Что меня ждет?
-- Смерть, -- ответила старуха и вновь завернулась в накидку. Словно соглашаясь, звякнули колокольчики. -- Смерть.
-- Всех людей ждет смерть. -- Адад-Бааль отступил на шаг. -- Проси своего бога за меня.
И поспешно отошел, сел на палубу, возле тюков, набитых товаром.
Лабарту взглянул на него и отвернулся.
Смерть.
Это я -- его смерть.
Толпа на берегу расступилась, пропуская возвращающихся гребцов. Те шли, сгибаясь под ношей. Кувшины с водой и пивом, чтобы было, что пить по пути до Дильмуна.
Также и я... Везу с собой кровь, полуденный огонь в телах людей. Покорных и знающих свою участь. Чтобы не страдать, когда придет жажда.
Но куда как лучше во власти жажды идти по улицам города, следуя лишь за запахом чистой крови, повинуясь чутью. В темноте или при свете солнца пить кровь человека, не успевшего даже вздрогнуть от твоего появления, ощутившего лишь тень страха. Тогда кровь кажется раскаленной, пылает, и каждый глоток -- радость.
И никому из людей не понять этого, -- им неведома жажда.
Гребцы подошли к кромке прибоя, готовились поднимать кувшины на борт.
-- Погадай и мне, женщина, -- раздался за спиной голос Син-Намму, и почти тут же жрица ответила:
-- Нет!
Лабарту обернулся.
-- Слишком мало ты чтишь моего бога, -- продолжала старуха. -- Просишь о гадании, а поднес ли дары?
Син-Намму нахмурился, скрестил руки на груди.
-- Рабу гадала, а мне не станешь? Мы взяли тебя с собой -- вот наш дар Властелину Вод.
Старуха рассмеялась сухим ломким смехом.
-- Ты ли старший надо всеми? Нет! Я взгляну на ладони того, кто повелевает тобой!
Она повернулась и указала на Лабарту.
Но разве трудно понять, кто здесь господин? Длинные одежды, ниспадающие до земли, серебряные украшения, длинные распущенные волосы -- никто не смог бы принять Лабарту за раба или слугу. И печать на поясе, цилиндрическая, вырезанная из яшмы, -- вот главный признак свободы и власти.
Он подошел и поклонился, стараясь не смотреть ей в глаза. Кто знает, что сможет увидеть жрица Энки? Безумной старухе не поверят, но...
-- Моя судьба была стерта и начерчена заново, -- сказал он. -- Читать ее -- нет толку.
-- Не тебе судить об этом, -- строго ответила старуха и взяла его за запястье.
Лабарту молча смотрел, как она щурится, водит узловатым пальцем по ладони. Син-Намму стоял у нее за спиной, ждал.
-- Твоя линия жизни прервана пять раз, -- наконец, заговорила жрица. -- Такого я никогда не видела прежде. Но линия длинная и сильная, двойная. Не бойся, смерть далека. -- Старуха замокла на миг, а потом продолжила: -- А вот торговлей ты занялся зря.
Лабарту не смог сдержать усмешку, и старуха взглянула на него, словно на неразумного ребенка.
-- Зря смеешься. Вот линия твоей славы, прямая, как стрела. Покровители твои -- Уту, Энки и Инанна. Их помощи ищи и будешь счастлив.
Лабарту прижал руку к сердцу и поклонился.
Были дни, когда я просил и умолял богов. Вот что хотел он сказать. Всех, каких мог вспомнить. Но не услышал ответа.
Но вслух сказал лишь:
-- Благодарю, госпожа.
И пошел прочь. Она же крикнула вслед:
-- Не печалься, ты еще молод! Еще встретишь то, что суждено тебе судьбой!
3.
Этой ночью он проснулся от жажды. Сердце колотилось в груди, обдавая то холодом, то жаром.
Лабарту сел, пытаясь успокоить дыхание и поймать обрывки ускользающего сна.
Огонь... Во сне было тепло.
Во сне горел костер, в степи, под звездном небом. Во сне Лабарту лежал, и в объятиях у него была девушка, дитя его сердца. Ветер шуршал в траве, и в воздухе плыл запах весны.
Отчего же теперь так тяжело и пусто? Только ли от жажды, или от того, что в этом сне посреди степи обнимал он не Ашакку, а Кэри?
Лабарту встал и вышел из-под навеса. Парус был поднят, попутный ветер неспешно вел корабль вдоль темного берега. Гребцы спали, лишь двое бодрствовали возле мачты, да один -- на корме, у рулевого весла.
И жертвы мои, должно быть, спят. Что ж, кто из них проснется первым, тот и поделится своей кровью.
Он не успел сделать и пары шагов. Тень поднялась навстречу. Женщина, пытающаяся во тьме встретиться с ним взглядом. Огонь в ее жилах сиял ярче звезд, ослеплял и звал.
-- Я знала, что господин мой придет за мной, -- прошептала Нидинту.
Лабарту молча взял ее за руку и увел за занавесь. И там понял, что Илку сказал правду -- кровь рабыни и впрямь была чище утренней росы. Лабарту пил, пока не вспомнил, что надо остановиться.
Нидинту улыбнулась в темноте и прошептала слова благодарности. Голос ее шелестел еле слышно. Сможет ли встать, сделать хоть пару шагов? Едва ли -- Лабарту видел, как ослабело ее тело.
Но все же я выпил не слишком много. Она будет жить.
-- Останься здесь, -- сказал он. -- Никто не удивится, что ты провела со мной ночь, никто не заподозрит истину.
Не дожидаясь ответа, лег и закрыл глаза.
Если потоп и впрямь захлестнет землю, пусть даже краем своим не заденет Ашакку.