-- Спасибо тебе, Тини.
Она поклонилась в ответ.
Всего одиннадцать лет, что будет с ней дальше? Слепая... Сейчас мать заботится о ней, но кто знает? Мне было двадцать, когда родители отправились странствовать, и двадцать пять, когда обрушилась беда. Кто поможет полукровке, когда она останется одна?
-- Как мне отблагодарить тебя? -- спросил он, стараясь говорить легко. -- Ожерелье из раковин -- красивое, но я могу подарить тебе браслеты и серьги, которые носят дочери богатых людей в Аккаде.
Тини засмеялась.
-- Ты добрый, но это ни к чему. Здесь, на холме, не нужны ни золото, ни медь.
-- Я знаю, что подарить тебе! -- воскликнул вдруг Лабарту и засмеялся вместе с ней. -- Я приведу тебе жертву, чья кровь чище утренней росы!
-- Не надо. -- Тини протянула руку и остановилась. Словно хотела прикоснуться к нему, но натолкнулась на невидимую преграду. -- У меня достаточно крови. И не бойся за меня. Ничего со мной не успеет случится. Я умру, не дожив до семнадцатой весны.
-- Ты не можешь знать! -- возразил Лабарту. -- Ни одно гадание не бывает точным, и...
-- Я знаю. -- Девочка опустила руку. -- Это дар нашей крови, передающийся от хозяина к обращенным. Этот дар передался и мне. Я знаю.
Пророческий дар? Вот свойство их линии крови?.. Так же как я могу менять мысли и чувства других, она может видеть будущее?
-- Мама тоже знает об этом, -- продолжала Тини. -- Она боится. Но меня с раннего детства растила не она, а мудрые люди, и я не боюсь смерти.
Листья пальм едва приметно качались на ветру, синяя гладь моря смыкалась с небом, воздух был полон запахами трав.
-- А ты скажи ему, -- заговорила Тини, -- что вам не победить. Их слишком много, а вас слишком мало. Тебе не выстоять против захватчиков, они заполонят всю землю.
-- Нет, ты ошиблась, -- ответил Лабарту и улыбнулся. -- Я из Аккаде, но я никогда не воюю. Ты ошиблась.
Ты еще очень молода, вот что он хотел добавить. Дар твой слабый, и ты не видишь ясно. Ты будешь жить долго, многие сотни лет.
Хотел сказать, но сдержался.
-- Да? -- Тини нахмурилась. В голосе сквозило недоумение. -- Но я чувствовала окровавленный меч в твоей руке и жажду битвы -- в твоем сердце.
-- Нет, -- повторил Лабарту. -- Жажда битвы -- не для меня. Но скажи... Внизу, на площади, безумная жрица Энки предсказывает, что вот-вот начнется новый потоп. Видишь ли ты эту беду?
-- Потопа не будет, -- сказала девочка и поднялась на ноги. -- Как можно предсказывать такую глупость? Год будет хорошим и урожайным и здесь, на Дильмуне, и в стране черноголовых. Потопа не будет.
3.
Одинокий светильник горел в углу, освещая узкую комнату. Город заполонили торговцы из Шумера, Магана и Мелуххи, и из других стран, названия которых и выговорить-то сложно. В гостевом доме едва нашлось место для Лабарту и Син-Намму, рабы же и гребцы ночевали во дворе и на пристани.
И лишь Нидинту все еще сидела в комнате, расчесывала волосы Лабарту.
Гребень скользил с трудом. Соленый ветер спутал длинные пряди, и Лабарту не мог вспомнить, когда причесывался в последний раз. В Лагаше? Или позже, уже в море?
-- Как бы я хотела, чтобы у меня были такие волосы! -- тихо проговорила Нидинту. Движения ее были медленны и осторожны -- боялась, должно быть, случайно вырвать волосы, причинить боль. -- Длинные, черные и волнистые...
-- У моей матери были такие волосы, -- отозвался Лабарту. -- Говорили, что я очень похож на нее.
-- Значит, она была очень красивой, -- сказала Нидинту, и в голосе ее сквозила улыбка. -- Наверное, только красивых женщин превращают в экимму. Если бы я была такой же, мой прежний господин, Илку...
Она замолкла и замерла. Лабарту обернулся.
Нидинту сидела, закрывая рот ладонью, словно в надежде вернуть вырвавшиеся слова. В глазах ее, огромных и темных, бился страх, и в такт ему колотилось сердце, так громко, что казалось -- сейчас выскочит из груди.
Она хотела стать экимму. Хотела, чтобы Илку оживил ее своей кровью.
Лабарту отвернулся, и Нидинту, помедлив мгновение, вновь начала расчесывать его волосы.
Жертвы... Нужны лишь для того, чтобы поить нас своей кровью, но не успеешь оглянуться -- а в твоем сердце уже нашлось место для них, жалеешь их и о них заботишься. А потом приходит жажда, и ты не можешь сдержаться и убиваешь их. Вот почему я не держу жертв, Илку. Вот почему.
-- У Илку нет детей сердца, -- сказал он. -- Думаешь, в красоте тут дело?
-- Я..., -- начала было Нидинту, но Лабарту оборвал ее.
-- Если бы дело было в красоте, экимму было бы не меньше, чем людей.
Хотел продолжить, но осекся. Что сказать ей? Неужели рассказать то, что сам Илку рассказал ему как-то утром, на рассвете, после охоты?
В ту ночь они убили молодого воина, возвращавшегося с царского пира. Он был пьян, и они запьянели от его крови. Лабарту спросил, а Илку стал отвечать и, начав говорить, не смог остановиться.
Его обратили по любви. Женщина, оживившая его своей кровью, не желала делить ложе ни с кем, кроме него. Илку был с ней постоянно, не отлучался ни на час. "Не знаю, любил ли ее, -- так он сказал. --Но без нее мне было тяжело и тоскливо, а рядом с ней я был счастлив". Но прошло чуть меньше ста лет, и она столь же сильно полюбила другого и обратила его. И Илку стал ей не нужен. "Нет, она не лишила меня своей защиты", -- Лабарту еще не успел задать вопрос, а Илку на него уже ответил. -- Я жил неподалеку, но... Я остался ее обращенным, но больше не был ее возлюбленным".
Знала ли об этом Нидинту? А если не знала... то зачем рассказывать об этом?
Нидинту отложила гребень и улыбнулась, глядя на Лабарту. Тот тряхнул головой -- волосы свободным потоком рассыпались по спине.
-- Ты возьмешь мою кровь? -- спросила Нидинту. И куда делся ее страх? -- Я знаю, что она нужна тебе часто, Илку каждый вечер...
Я пил твою кровь недавно, ты еще слаба. Если выпью сейчас -- выживешь ли?
-- Я не Илку, -- сказал Лабарту. -- А ты слишком разговорчива для рабыни. Иди.
Нидинту поспешно вскочила, поклонилась и выскочила за дверь.
И только теперь Лабарту понял, как устал. Он добрался до постели и лег, не раздеваясь. Сон уже тянул в глубину, цветные образы кружились, увлекая в свой хоровод.
Ни войны, ни потопа не хочу я видеть во сне. Пусть мне приснятся женщины, оставшиеся в Аккаде. Пять наложниц, ждущих меня в царской столице... Молчаливая Этта, Илтани, чьи руки покрыты татуировками, кудрявая Закити, Гемету, играющая на арфе и поющая так сладко, и совсем юная темнокожая Нарда...
Ему приснился дождь.
Глава седьмая
Черные волны
1.
Вода текла по серым камням, рассвет сменялся закатом, пузырилась глина под ногами... День за днем, а дождь все не кончался и не кончится никогда. Вечно стоять в путах, во власти боли, сжигающей изнутри, звенящей в воздухе. Чувствовать, как клыки впиваются в твои запястья, как утекает из тела кровь... И возрождается вновь под звук капель, стучащих по камням. Нет сил говорить, и только одна мысль бьется снова и снова:
Не приходи! Ты останешься жива, если не придешь! Не слушай меня, не иди, не надо!
-- Кэри!
Лабарту проснулся от собственного крика. В комнате было душно, чад от коптящего светильника мешался с запахами воскурений. Руки затекли, словно и вправду он стоял, привязанный к каменному столбу. Шрам на запястье пульсировал болью.
-- Это сон, -- прошептал Лабарту и сел, откинул покрывало. -- Это было давно, очень давно, все кончилось, это только сон...
Он не мог даже думать о том, чтобы вновь опуститься на постель. Ведь стоит закрыть глаза -- и погрузишься в грезы. Люди говорят: злой дух наслал страшный сон. И защита -- заговоры, травы и амулеты. Но то люди, а кто оградит от кошмара демона, пьющего кровь? Если вновь пойдет бесконечный дождь и небо затянут серые тучи, хватит ли сил, чтобы разорвать тенета боли и страха?