-- Нет, не из-за меня, -- сказал он, раздельно и четко. -- Я знаю из-за кого, а тебя не было там, потому молчи. И не тебе осуждать меня, не тебе говорить, что я безрассуден. Не ты ли подарила любовь смертному и родила ребенка, зная, что ему суждено быть ущербным?
Зимри-Айя встрепенулась, словно хотела вскочить, но потом уронила руки на залитый вином стол и еле слышно сказала:
-- Уходи. Я не хочу говорить с тобой.
И от этих слов гнев погас. Вновь стало тихо вокруг: знойный полуденный воздух, богато убранный двор, журчащая вода... И посреди двора женщина с опущенным взглядом молча ждет, когда уйдет чужак, бросивший в лицо обидные слова.
Она еще так молода, не старше Илку... И в крови у нее пророческий дар, а ребенку ее грозит смерть. Я не должен был...
-- Прости, -- сказал Лабарту. -- Я не хотел говорить жестоких слов. Я жду корабль из Магана и потому не могу немедля покинуть твою землю. Но обещаю -- буду пить кровь только своих жертв.
-- У тебя и жертвы есть, но ты убил человека на улице? -- Зимри-Айя покачала головой, по-прежнему не поднимая глаз. -- Я разрешила тебе пить кровь на Дильмуне и не отказываюсь от своих слов. Но не убивай на моей земле, прошу.
Она меня боится. От этой мысли стало неуютно и захотелось поскорее оказаться на пристани или в гостевом дворе, среди шума и суеты. Среди людей, которые ничего о нем не знают. Я много старше ее, я жил до потопа и резни, и ей страшно.
-- Ты -- хозяйка этой земли, и я рад, что ты не отказываешь мне в гостеприимстве, -- проговорил Лабарту. -- Но и я не отказываюсь от своих слов. Людям Дильмуна нечего меня опасаться.
4.
-- Тебе не стоило ходить туда, господин, -- сказал Кури, когда они спустились с холма.
Лабарту кивнул.
За всю дорогу до Дильмуна он и пары слов не слышал от Кури, но утром тот заговорил, и вот теперь -- снова.
И верно, надо было послушать его... Что из того, что он раб и человек? Надо было.
Городские улицы сегодня казались особенно душными и пыльными, а небо над головой словно подернулось дымкой. И воздух был полон запахами: потных тел, курящихся благовоний, умащений, уличных отбросов, свежего хлеба и теплого пива... Запахи людей, запахи смерти.
Вот как ты прощаешься со мной, благословенная страна?
Скоро три корабля Татану покинут причал Дильмуна -- солнце еще не успеет перейти зенит, когда они отправятся в путь. Груженые медью поплывут возвратным путем, мимо пустынных берегов, мимо разрушенного временем Эреду, и дальше, на веслах, вверх по течению Тигра...
Но из трех рабов, даров Илку, вернутся лишь двое.
Кури прав. Я не должен был...
Но если уж решил что-то сделать -- то как отступить? И потому утром Лабарту отправился на холмы, что за городом, в жилище знахарей, чтобы забрать у них Адад-Бааля и увести домой, в Аккаде.
Но еще издалека понял, что не суждено.
Ни рассветные лучи, ни соленый ветер не могли скрыть запаха болезни. Он струился в воздухе, словно тень, и хотелось повернуться и уйти прочь. Но Лабарту поднялся на холм и под навесом из пальмовых листьев нашел Адад-Бааля. Тот лежал без сил, и не шелохнулся, когда подошел хозяин, лишь открыл глаза.
Лабарту едва узнал его. Всего два дня миновало, а Адад-Бааль исхудал так, что казалось, стоит приглядеться, и различишь, как просвечивают сквозь кожу кости. Лабарту отвернулся, но не помогло -- даже не глядя, он чувствовал, как несется по жилам раба темная, умирающая кровь.
Возле ложа больного сидела шаманка, перебирала целебные травы, раскладывала кучками. Лицо ее было натерто красным порошком, и не понять, кто перед тобой -- женщина в расцвете зрелости или же старуха. И лишь руки ее выдавали -- сильные, с гладкой кожей, молодые.
Она взглянула на Лабарту, но ничего не сказала. А тот шагнул под навес, опустился на землю и коснулся руки умирающего.
-- Адад-Бааль, -- сказал Лабарту, не зная, слышит ли тот его -- глаза раба были словно подернуты пеленой, веки едва приметно дрожали. -- Я пришел, чтобы забрать тебя с собой, но вижу, что твой путь лежит в иные земли.
Адад-Бааль, казалось, собрался с силами -- глубоко вздохнул, и взгляд его перестал блуждать.
-- Да, -- прошептал он еле слышно. Голос его шелестел, словно песок, утекающий сквозь пальцы. -- На земле Дильмуна хорошо умирать...
-- Ты прав, Кури, -- сказал Лабарту, когда уже показалась гавань. -- Ты был прав.
Позади остались улицы, городская стена и шумный рынок. На миг захотелось обернуться -- кто знает, суждено ли вернуться на Дильмун? -- но Лабарту сдержался и не замедлил шаг. Солнечные лучи даже сквозь одежду касались тела, струились к сердцу. Но и в полуденный лучах чудилась тревога, отголоски ее нес соленый ветер и земля под ногами отзывалась в такт.
Кури остановился, заслоняясь от солнечного света.
-- Нет, дальше, -- сказал Лабарту и кивком указал на юг. -- Корабли наши дальше, здесь же...
И не договорил, -- увидел, куда смотрит Кури.
У края причала толпились люди. Темнокожие чужеземцы, жители Дильмуна и Шумера, рабы и свободные, -- все они собрались у воды. Толпа гудела, словно растревоженный улей, но время от времени примолкала. И тогда доносилась чья-то надрывная, на грани крика, речь. Слов издалека не разобрать, лишь голос -- мужской, хриплый.
Вот откуда веет страхом... Дурные вести, сомнений нет.
Лабарту глубоко вздохнул и взглянул на солнце.
-- Наши корабли стоят дальше, -- повторил он. -- Пойдем, Кури.
Почти ожидал увидеть скопление людей и у дальнего причала, но нет -- были там лишь гребцы Татану да портовые торговцы, вечно снующие по берегу и нахваливающие свой товар. Корабли ждали в условленном месте -- три тяжело груженые лодки. Паруса еще не были подняты, и весла не опустились в воду. А на уходящих в воду ступенях сидел Син-Намму и смотрел вперед, теребя бахрому пояса. Солнце блестело на его загорелой коже. Стоило ему шевельнуть рукой, и казалось, что змея-татуировка оживает, движется. Черная, с оскаленной пастью, вот-вот поднимется, сорвется и ринется в бой...
-- Син-Намму! -- позвал Лабарту.
Тот обернулся, поднялся и заспешил навстречу. Беспокойство и тревога струились вокруг него -- такие же, как и повсюду в гавани. Видно было, что ему не терпится заговорить.
Сейчас он спросит про Адад-Бааля.
Лабарту тряхнул головой, отгоняя нелепую мысль. С чего Син-Намму спрашивать про раба? Он, должно быть уже и думать забыл о нем.
-- Мы можем отплывать немедля, -- сказал Лабарту. -- Все ли готово?
Син-Намму оглянулся, неопределенно махнул рукой.
-- Ты слышал вести? -- спросил он. -- Веришь ли им?
Волны мягко разбивались о ступени, шуршали, накатываясь и отступая. А внизу, глубже, колыхались тени. Приглядишься и видно -- это водоросли шевелятся, обвивая камни. Теплая вода, соленая, как кровь... Благословенное море благословенной земли.
Потоп... Черные волны...
-- Что случилось? -- Слова вырвались быстрее мыслей. -- Откуда вести?
-- Ты не слышал? -- Син-Намму прищурился, кивком указал на другой причал. -- Приплыл человек из Ниппура и говорит о войне.
-- Лугаль... -- Лабарту запнулся, но так и не вспомнил имени того, кто правил сейчас землями, подвластными Аккаде. -- Лугаль начал войну? Против кого?
-- Он не начинал войну, -- отозвался корабельщик. -- Дикари пришли с севера. Говорят, бесчисленны они и не ведают ни жалости, ни страха...
Всего лишь кочевники сошли с гор и грабят богатые земли Шумера... А я впрямь готов поверить был во второй потоп?
-- Рассказывают, поля вокруг Мари они пожгли, -- продолжал Син-Намму. -- А, быть может, захватили и город... Ниппурец говорит, повсеместно люди боятся, что крепостные стены и воины Аккаде не смогут защитить их.
Лабарту едва сдержал улыбку, -- опустил голову, прикусив губу. Пусть корабельщик думает, что Лалия задумался над его словами, -- нет сейчас сил ответить, как подобает. Когда много видел и много знаешь, нелегко бывает говорить с людьми. Они боятся ряби на воде, а бездны под ногами не замечают. Вот и сейчас...