-- Мне кажется? -- спросил он. -- Или и впрямь приближается кто-то?
-- Да, -- кивнул Лабарту. -- Твои чувства вновь остры, как и прежде. Чужой экимму идет к нам. Выйдем навстречу.
Небо было чистым -- ни облаков, ни дыма -- и, шагнув за порог, Лабарту остановился и запрокинул голову. Солнечный свет тек по коже, золотым теплом проникал в сердце, смывая мысли. Если так стоять, можно позабыть о разрушениях и войне -- река далеко, и канал не близко, город и дорога в стороне... А здесь лишь растрескавшаяся земля под ногами, сухие травы и поля.
Сгоревшие поля.
-- Люди отстроят города, -- проговорил Илку, словно угадав его мысли. -- Даже если Аккаде и впрямь проклят, будет новый город. Другое царство... Здесь, в земле меж двух рек, люди не могут иначе.
Лабарту не ответил, закрыл глаза. Полуденный воздух не раскален, и уже не так горяча земля... Осень пришла, и скоро наступит зима, время прохлады и покоя.
Пришлый экимму появился, словно блик на воде, и ощущение показалось знакомым.
Кто он?
А когда открыл глаза, увидел пришедшего.
Тот простерся в пыли, лежал, не шевелясь, ожидая дозволения встать. В длинные волосы, по степному обычаю, были вплетены кожаные шнуры и бусинки. Одежда, как у кочевников, -- пестрая, -- покрылась грязью долгой дороги.
-- Эншуну! -- воскликнул Лабарту, не скрывая удивления и радости. Тот поднялся, приветствовал, поклонился вновь. Тогда Лабарту спросил: -- Ты пришел от Ашакку?
Эншуну кивнул. Лабарту помнил его -- столько раз встречал на просторах за рекой. Один из экимму, бродящих по степи, среди кочевников... Эншуну был еще совсем юным, когда Лабарту отправился в город Шаррукина, но теперь изменился -- стал свободным и сильным.
Они сели на землю, так, чтобы тень старого дома не коснулась их. Илку примостился чуть в стороне, у стены, -- готовый уйти по первому знаку. Молчал, внимательно разглядывал пришельца.
Лабарту спросил о жажде, хоть и видел, что Эншуну сейчас не нужна кровь. И, лишь услышав слова благодарности и отказа, задал вопрос, не дававший покоя:
-- Что в степи? Ты бежал оттуда?
И удержался, не добавил: Что с Ашакку?
Но Эншуну словно услышал его мысль.
-- Нет, -- отозвался он и улыбнулся, открыто, легко. -- Я не бежал. Твой посланник нашел госпожу, и она отправила меня к тебе.
-- Расскажи, -- попросил Лабарту.
-- Ашакку довольна и радостна, хозяину шлет привет и пожелание счастья. -- Эншуну прижал руку к сердцу и на миг склонил голову. -- Горе, прокатившееся по земле, ее не коснулось. -- Он замолк, вопросительно глянул, но Лабарту лишь кивнул: "Продолжай". -- Орды сошедшие с гор, принесли много бед. Скот перерезан, а люди наши убиты или бежали, кто куда.
-- Это не ваша война, и не ваше горе, -- сказал Лабарту.
И на миг показалось -- вновь он в степи. Сидит перед шатром, а рядом юные экимму, пришедшие слушать его слова. Слова того, кто был рожден до резни и потопа... В воздухе плывет запах осени, а время тянется медленно, и ничто не нарушает сонный уклад жизни.
Вдалеке завыла собака, протяжно, с надрывом, -- и словно развеялись чары.
Лабарту взглянул на Илку, потом вновь на Эншуну и продолжил:
-- Пока на вашей земле живут люди, там будет и кровь. -- Привычные слова, но голос не слушался, не желал звучать уверенно, как прежде. -- Богатство утечет и появится вновь. Пусть те, кто смертен, за него воюют, а мы...
А мы?..
Мысли разбежались, и Лабарту поднял глаза к солнцу. Эншуну заговорил, и теперь Лабарту стал слушать его, не перебивая.
-- Когда людей много, даже пьющим кровь лучше не вступать с ними в битву, -- согласился степной экимму. -- Но с гор пришли не только люди, и Ашакку собрала тех, кто ей подвластен, и мы сражались. -- Он примолк, ожидая вопросов, но Лабарту молчал. -- Их было семеро, и мы убили их вождя. Потеряли двоих, но победили, Ашакку отстояла свою землю.
Лабарту кивнул. Тревога ушла, и осколки воспоминаний не успели возникнуть -- растворились в полуденном свете.
-- Госпожа сказала, что города сейчас -- плохое место, -- проговорил Эншуну. -- И спрашивала, вернешься ли ты в степь.
Лабарту повернулся к нему и, не задумываясь, ответил:
-- Нет. -- Потом улыбнулся и добавил: -- Если буду нужен, то приду. Но место мое не в степи.
4.
Давно уже стемнело. Лабарту лежал без сна под открытым небом, слушал, как шумит ветер, как воют и лают в развалинах собаки и гиены. Утром в путь, все решено, и цель ясна.
"Ниппур разграблен, но не разрушен!" -- такие слухи бродили по руинам Аккаде. "Священный город цел, и те, города, что рядом с ним -- тоже. Борсиппа и Шуанна..."
Шуанна, Длань Неба, что зовется также Врата Бога.
Врата Бога...
Лабарту протянул руку, словно хотел коснуться звезд. Они сияли в небесной тьме, безжалостные и ясные. Манили, сплетались в тайнопись, по которой жрецы Ану читают будущее.
-- Я не умею читать, -- прошептал Лабарту. Пальцы скользили по воздуху, повторяя очертания созвездий. -- Ни клинописные знаки, ни знаки небесные... Но я знаю будущее, мне предсказали. Жизнь моя будет долгой, а линия славы -- прямой... Я войду во Врата Бога, и этот город примет меня. Сила моя не возрастет никогда, ведь основа ее перебита, но все же я встречу свою судьбу... Так говорит предсказание, а значит, так и будет.
Он уронил руку и сам не заметил, как закрыл глаза. Собирался бодрствовать всю ночь и отправиться в путь с первыми лучами солнца, -- но ветер шуршал в тростнике, пел колыбельную, распадался на голоса, такие знакомые, то далекие, то близкие, и каждому голосу было место в сердце. Они пели про Врата Бога, про пустынную дорогу и осеннее солнце, про войну и про землю, потемневшую от крови.
Слушая их, Лабарту заснул, и в эту ночь сновиденья его не коснулись.
Часть четвертая
Таблицы судеб
Глава первая
Степь
1.
Звякнули бубенчики на кожаном браслете, пестрая накидка соскользнула на землю, и Ашакку замерла, подставив лицо вечернему солнцу. Но лишь на миг - тут же потянулась за кувшином и склонилась, наливая вино.
Лабарту принял наполненную чашу, пригубил и чуть приметно улыбнулся. В закатном свете напиток казался густым и темным, словно кровь, но вкус был иным. И не поймешь сразу горечь в нем или сладость -- таков вкус винограда, вкус плодов из дальней земли.
Ашакку улыбнулась в ответ, но не шелохнулась, так и осталась сидеть, держа чашу обеими руками. Смотрела, не опуская глаз, и взгляд ее был таким же, как прежде -- теплым, спокойным. Таким же, и все же -- другим.
Изменилась...
-- Дорого ценится это вино, -- проговорил Лабарту. Ашакку засмеялась, и, словно вторя, зазвенели подвески и бубенчики. Лабарту сделал глоток и продолжал: -- Должно быть, живешь ты хорошо и богато, раз встречаешь гостя таким угощением.
-- Что поднести хозяину, как не самое лучшее? -- Ашакку поднялась на ноги. Ветер шелестел в высохшей траве, пел свою песню. -- Если бы пришел ты с жаждой -- отдала бы тебе лучшую кровь степи. А пока не наступила жажда, что поднести, как не лучшее вино?
В чем изменилась она? Почудилось... Все как прежде, и я...
Лабарту отставил чашу, хотел встать, привлечь к себе Ашакку. Косу расплести ей, расстегнуть тяжелое ожерелье -- пусть со звоном упадет к ногам, пусть сияет в закатных лучах... Ведь в какой бы многолюдный город ты ни ушел, одно остается неизменным -- по степям, то за Тигром, то за Евфратом, кочует дитя твоего сердца, Ашакку, и она рада встрече с тобой.
Но подняться не успел -- Ашакку заговорила вновь.
-- Но это не самое ценное, что есть у меня, -- сказала она. -- Я хочу, чтобы ты увидел то, что ценее любого богатства.
Повернулась к шатрам, словно хотела позвать, но не проронила ни слова, стояла молча. Неподалеку зашлась лаем собака, засмеялся ребенок... Краткие мгновения ожидания, -- а затем откинулся полог, и из шатра вышел юноша.