Когда Лабарту простился с гостем, солнце уже коснулось земли. А теперь и вовсе скрылось, -- лишь запад еще горел, и сам воздух, жаркий, алый, казалось, утекал прочь.
...уходит солнце, чтобы ночью светить под землей...
Строки из гимнов привычно вспыхивали и уносились прочь, не оставляя следа в мыслях.
Дверь отворилась, заскрипела, с глухим стуком захлопнулась за спиной. И вновь стало тихо, -- крики птиц и стрекот цикад доносились с полей, но в доме не раздавалось ни звука. Лабарту прошел через двор, и его шаг был не громче, чем шелест холодного пепла в очажной яме.
Дом был пуст. Если дышать глубоко и каждый глоток воздуха пробовать на вкус, различимыми становились следы тех, кто жил здесь прежде. Но жилище давно продано, вещи унесены, сняты занавеси и внутренние двери, лишь циновки остались кое-где да пара корзин. На кухне не гремят посудой слуги, из внутренних покоев не доносятся голоса женщин, нет светильников на стенах, и никто не обходит комнаты, зажигая огонь... Такой большой дом, а живут в нем лишь Лабарту и Ишби.
Двенадцать ступеней вели на крышу, стесанные временем, истертые тысячами шагов. Сколько поколений сменилось в этом доме, сколько раз разливался Евфрат со дня закладки первых кирпичей? Богатое жилище, и вокруг -- хорошие поля, каналы широкие, чистые. И река совсем близко, а за рекой -- вот он, виден как на ладони, -- город.
А я один тут...
Лабарту опустился на край покрывала, что служило ему постелью на крыше, и запрокинул голову, стал искать знакомые звезды. Но взгляд скользил, не желая видеть созвездья, небесные письмена теряли смысл, а мысли вновь и вновь возвращались к Баб-Илу.
Здесь... близко... я родился, но города не было тогда.
Но сейчас ни на миг не забыть про него. Он виден в ночной темноте, и кажется -- это и вправду рука бога и ворота его. Отблески огня сияют на стенах, и ветер несет гул храмовых гонгов, глухой и далекий. А если пристальней вглядеться и дыхание задержать на пару мгновений, то и душу города можно увидеть, -- из золота она, густой крови и страха.
"Зачем ты живешь здесь?" -- еле слышно спросила Кэри.
Голос ее был далеким, словно и впрям долетел из страны, где сосны гнутся от холодного ветра и неприветливое море разбивается о камни.
Лабарту опустил голову.
-- Где же мне жить? -- прошептал он. -- Где?.. Если б Ашакку была здесь, я отправился бы к ней...
...в степь, чтобы глотком покоя запить душную тяжесть Баб-Илу, позабыть ненадолго...
-- Но Ашакку здесь нет, а я...
4.
-- Неужели не понимаешь? -- Зу наклонилась к Ишби, кончиками пальцев коснулась щеки. -- Будет все, чего мы достойны, все, чего пожелаем...
От волос сестры исходил аромат, темный и сладкий, -- смешивался с запахом масла, с витавшим в воздухе вкусом фиников и винограда. В этом доме рабы проворно сновали средь тонких занавесей, приносили чистейшую воду и плоды на чеканных золотых блюдах, -- и исчезали, стоило подать знак. И трудно было думать о том, что скоро предстоит покинуть эти покои, -- отправиться в обратный путь, по широким улицам и через грязь трущоб, за реку, домой...
Ишби взглянул на сестру.
-- Ты живешь во дворце, Зу, -- проговорил он чуть слышно. -- Мужчину, что живет с тобой, ты выбрала сама... У тебя есть все, что пожелаешь. Зачем стремиться к большему, рисковать понапрасну?
-- Ишби... -- Зу вздохнула, отошла, села на скамью под окном. -- Все, что есть у меня, и все, что может быть -- в мгновение ока исчезнет, стоит хозяину города лишь пожелать. Пока он держит Баб-Илу, все мы как в темном подвале, как в клетке...
Хоть и старше я на сто лет, говорит со мной, как с младшим, как с ребенком, не знающим мира.
Ишби пытался найти слова, но все они не имели веса, -- разве возразишь ими, разве заставишь слушать? И потому лишь молча стоял посреди комнаты, полной драгоценных, диковинных вещей, и все холодней, тоскливей становилось на сердце.
-- Но если б только в этом было дело, могли бы мы терпеть и молчать, -- продолжала Зу. Руки ее расправляли складки одежд, скользили по бахроме и кистям подушек, ни мгновения не стояли на месте. -- Но я хочу большего. Жизнь наша долгая, а сила несравнима с силой людей. Владеющий городом должен владеть им всецело -- царями повеливать и верховными жрецами. Вот истинный хозяин города. Таков ли Лабарту?
-- Нет, -- тихо ответил Ишби. -- Но...
-- Нет. -- Зу повернулась к нему и улыбнулась. -- Не таков.
-- Но ты же убить собралась его, Зу! -- Хотел, чтобы жесткими были эти слова, но голос звучал слабо. И боль, давняя, позабытая, подступала к горлу -- слезы детской обиды. -- Разве...
Силы собрал, чтоб обвинять и спорить, но не мог произнести ни слова.
За сто лет не было у меня никого ближе, чем Зу. Никто не был так добр ко мне, и никто...
Зашуршал занавес, отброшенный в сторону уверенной рукой, и в комнату вошел Хинзу. Остановился, скрестив руки на груди, -- и Ишби растерялся, забыл, о чем хотел говорить. Высок был избранник Зу, и невозмутим, а сила его, не меньшая, чем у Лабарту, давила, -- казалось, сам воздух отяжелел, грузом лег на плечи.
-- Я знаю, каково это, Ишби, -- проговорил Хинзу. Взглянул, словно ожидал возражений, а потом отошел, сел рядом с Зу. -- От того, что он -- хозяин тебе, и час твоей свободы еще не настал, замутнены твои мысли, и не могут течь вольно.
Ишби отвел взгляд. Хинзу, прежде едва его замечавший, теперь говорил с ним, как с близким, -- и оттого еще сложнее было подобрать ответ.
-- Пока он твой хозяин, желать ему вреда -- неразумно и странно, -- сказал Хинзу. -- Но если изберешь другого хозяином, тогда и на Лабарту взглянешь по-иному, и поймешь то, о чем говорит тебе сестра.
Изберешь другого хозяином.
Ишби зажмурился, не веря услышанному.
А Хинзу продолжал, так же ровно, -- словно и не убедить пытался, а вел речь о делах давно известных.
-- Ты был слишком юным, когда смерть настигла тебя, и человеческую жизнь прожить не успел. Но теперь ты вправе судить и решать. Если захочешь -- будет у тебя другой хозяин.
Ишби открыл глаза -- встретился взглядом с Хинзу. По-прежнему тот был спокоен, и сила его все также давила, мешала думать. Зу сидела рядом, улыбалась.
-- Ты.., -- через силу проговорил Ишби, -- предлагаешь защиту мне?
-- Да, -- кивнул Хинзу. -- И слова мои не пусты.
Глава шестая
Свобода
1.
Полдень...
Лабарту остановился, запрокинув голову, но тут же вновь продолжил путь. Не мог сейчас смотреть на солнце, не мог задержаться, -- спешил, шел вперед, едва замечая жар раскаленной мостовой. И людей едва видел, -- хоть и расступались они и провожали удивленными взглядами. Ведь оделся он так, чтобы выглядеть своим среди знати и людей богатых: солнце вспыхивало на тяжелых витых браслетах, длинные серьги качались, путались в волосах, -- но не было при нем ни воинов, ни слуг, по улицам города он шел один.
И на площади, где тысячи жизней сияли током крови, Лабарту не замедлил шаг. Холодная решимость поселилась в сердце, гнала вперед, и ни солнце, ни голос подступающей жажды не могли сбить с пути.
Как может быть... что еще утром я не знал ничего?..
Ишби пришел на рассвете, будил его, -- но Лабарту не смог разорвать вязкую паутину снов. И долго еще был в плену дремотных видений, наполненных голосами, бесцельными блужданиями и тревогой. А когда вырвался, проснулся, сев на краю крыши, -- светло уже было и жарко, горизонт дрожал в туманном мареве, и люди трудились в полях.
Но Ишби не ушел, ждал возле дома. И там, под финиковыми пальмами, стал говорить, не поднимая глаз, и речь его сбивалась, но не замолкала. И Лабарту, слушая, думал: Я сплю, наяву не бывает такого.
-- И не только Хинзу и Зу считают так, -- продолжал Ишби, -- но и другие. Северянин, Зибиту, ее брат и Шакету -- все они согласны с Зу и во всем ее поддержат.