— Видали святошу? Уже и поесть нельзя! — проворчал старик Брейтер.
Парни набросились на еду. Оба были с головы до ног в грязи.
— С Тарабаровского еще не вернулись? — спросил Ривкин.
— Нет еще, — ответил Файвка, глядя ему в рот: «Что он расскажет?»
— Скоро, наверное, приедут. Надо быть готовыми к переправе. Косы в порядке?
— Готовы! — сказал Файвка, поглядывая на ноги Ривкина: одна босая, другая в сапоге со спущенным гармошкой голенищем. — Слышь, ты, а где второй сапог?
— Оставил.
— Почему?
— Тонули.
— Тонули?
Коммунары вскочили с мест, смотрят на Ривкина и с открытыми ртами слушают его рассказ:
— Переночевали мы в лодке. На рассвете вышли на остров и пошли. Воды — по колено, а местами и глубже, есть и сухие места — небольшие участки. Травы стоят высокие, выше головы. Идем мы, а остров огромный, только вода кругом. «Ничего тут не сделаешь!» — говорю. Но Златкин уходить не желает. «Вот сухой кусок!» — показывает. Идем туда, лезем в воду. Трава по лицу хлещет, а комаров — тьма! Еле добрались до этого куска и только сунулись — бац в воду! Выскочил я кое-как, смотрю — Златкина нет! «Вот те и на!» — думаю. Однако слышу: «Пах-пах!» «Ривкин, — кричит он, — у меня полны сапоги, вниз меня тянут!» — «Скинь! — кричу. — Ногами сними!» И сам в это время один сапог скинул с ноги, а второй мне тесен, не могу снять… На-ка, Файвка, сними!
Файвка подтянул поясок, поплевал на ладони и потащил Ривкина по земле.
— Держись!
— А ты его к дереву привяжи!
— Не пойдет сапог, мокрый.
— Не тащи! — кричит Ривкин. — Ты мне ногу оторвешь!
— Разрежь сапог — и дело с концом! — советует старик Брейтер.
— Давай нож, Зелда!
— Жалко! Высохнет и снимется, — говорит Ривкин, глядя на сапог.
— Балда! — кричит Файвка, хватая нож. — Вспори шов сзади! На нож! Сапог как куколка!.
Ривкин поднялся.
— Ну, ребята, надо готовиться к отъезду.
— На какой остров едем?
— На Тарабаровский. На Алешином косить не будем.
— Он уже едет! — ворчит Брейтер. — Только что смерти в глаза глядел и опять лезет!
— Да, да, товарищ Брейтер! Биробиджан — это вам не игрушка!
— Ну и местечко! Выискали-таки страну для нашего брата! — кряхтит старик.
— Будет, будет, товарищ Брейтер! Еще годик-другой и на нынешних болотах зацветут виноградники. Что большевики порешили, то непременно будет! — говорит Ривкин, шагая босиком по траве.
Брейтер смотрит на этого «пришельца с того света» и никак понять не может, чему тут, собственно, радоваться. «Черт меня занес в эту треклятую тайгу! Ничего лучшего для нас найти не могли», — думает он.
— Кто с лошадьми? — спрашивает Ривкин.
— Груня.
— Ее сменить надо.
— Иду! — кричит Брейтер-младший и бежит по тропе к полю.
— Всюду лезет первый, провались он! — прошипел старик. — От горшка два вершка, а всю ихнюю премудрость уже постиг! Лезет в огонь и в воду!
«Всю премудрость» он еще не постиг, этот пятнадцатилетний парнишка, но идти за нее в огонь и в воду он действительно готов.
В сумерки на Амуре показалась лодка с Тарабаровского острова. На берегу уже горели костры, и клубы дыма разгоняли комаров. Коммунары собирались залезать в мешки, когда неожиданно вернулись с поля Ривкин и Груня. Ривкин крикнул;
— Ребята, вылезай из мешков! Ехать надо.
— Ехать?
— Ночью?
— Да, да, ехать, ехать!
— Что значит «ехать»? Послушаем сначала, можно ли там косить, а то вдруг пожалуйста: надо ехать… — Брейтер залез в мешок и уже там закончил свою мысль.
Ребята вылезли из мешков и следили за лодкой, которая приближалась к берегу. Лодка скользила по неподвижной глади реки, и всплески весел все явственнее слышались на берегу. Луна шла следом за лодкой и наткнулась на берег.
К берегу натаскали сена и разожгли костер. Густое облако дыма клубилось над головами и било приятной горечью в лицо.
Лица приехавших с острова были искусаны и распухли, глаза — красные, заплывшие.
— Ох, и задали же нам комары! — пытается улыбнуться Фрид. — Их там миллиарды! Наловить полный котелок на обед — ничего не стоит!
— Нашел, чему радоваться! Ты лучше в зеркало взгляни, — от страха умрешь! — качает головой Брейтер.
Все смотрят на лица Рубина и Фрида, которые за эти два дня изменились до неузнаваемости. У Рубина лицо красное и распухшее, будто его отхлестали крапивой. Файвка смотрит, и широкая улыбка расплывается у него по лицу.
— Благородный юноша, ты своим человеком, оказывается, становишься! — говорит он.