— Наденьте его на себя, ваше высочество, закутайтесь в него хорошенько, — тихо по-французски произнес Бестужев, подавая плащ Морицу. — Иногда бывают случаи, когда инкогнито лучше открытого забрала. А выйти вам отсюда некуда.
Претендент на курляндский престол быстро задрапировался в плащ, опустив капюшон на лицо.
Бестужев подошел к двери, в которую стучали, и настежь раскрыл обе ее половины.
На пороге стояла гофмейстерина ее светлости Анны Иоанновны баронесса Эльза фон Клюгенау, красивая, уже пожилая женщина с хищным и хитрым выражением лица.
— Что вам надо? — несколько взволнованно и грубо бросила своей придворной по-немецки Анна Иоанновна.
— Приношу тысячу извинений вашей светлости, что осмеливаюсь беспокоить вас, но господин обер-камер-юнкер Бирон домогается видеть вас по важному делу, — быстро проговорила гофмейстерина.
Анна Иоанновна недовольно сдвинула брови; Бестужев закусил губу.
— Что ему надо? — неудачно вырвалось у ее светлости.
— Обер-камер-юнкер двора вашей светлости не считает меня в числе своих конфиденток и потому не поверяет мне сущности разговоров с вашей светлостью, — запутанным немецким периодом злобно-торжествующе ответила придворная герцогини Курляндской, а взгляд ее быстрых, острых глаз не сходил с задрапированной черной фигуры.
— Так в чем же дело, ваша светлость? — встал Бестужев. — Если Бирону надо что-либо сообщить вашей светлости, пусть он войдет. Просите его, любезная баронесса! — властно отдал он приказ гофмейстерине, захудалой вдове одного из митавских баронов.
Через секунду в гостиную вошел среднего роста, склонный к полноте человек в придворном мундире. Его лицо нельзя было назвать красивым, за исключением глаз, в которых сверкали какая-то скрытая внутренняя сила и, главное, поразительная самоуверенность.
Его движения были ловки, смелы, едва ли не повелительны. Несмотря на то, что в нем не виднелось ни йоты аристократизма, «породы», он как-то невольно привлекал к себе внимание.
— Очевидно, произошло что-либо чрезвычайно важное, любезный Бирон, если вы дерзнули утруждать ее светлость в такой неурочный час? — Бестужев выпрямился во весь рост перед своим ставленником.{9}
Бирон, низко поклонившись герцогине, с улыбкой посмотрел на Бестужева и ответил:
— Вы не ошиблись, ваше высокопревосходительство… Но, разумеется, если бы я знал, что у ее светлости находится ее гофмаршал, я не минул бы вас за разрешением предстать перед ее светлостью.
Бирон говорил с сильным акцентом.
— И сделали бы хорошо, мой милый Бирон, так как у ее светлости находится доктор. Ее светлость нездорова.
— Что вы хотели… — начала было герцогиня.
Но Бирон фамильярно перебил ее:
— Ах, ваша светлость, у вас доктор? Благодарите судьбу!
— Послушайте, Бирон!.. — вспыхнул Бестужев.
— Ах, оставьте, ваше высокопревосходительство! — все так же преувеличенно громко и развязно продолжал обер-камер-юнкер. — Во-первых, моя уехавшая сестра шлет вам свой поклон, а во-вторых, я продолжаю настаивать, что я чрезвычайно рад, что у ее светлости находится доктор.
При словах «моя сестра шлет вам поклон» Бестужев изменился в лице.{10}
— А… а на что вам понадобился доктор? — быстро оправился от еле заметного волнения резидент и гофмаршал.
— Дело в том, ваша светлость, что ваша любимая лошадь Маркиза Помпадур серьезно захворала. Зная, как вы, ваша светлость, любите ее, я решился потревожить вас в столь поздний час. Но, может быть, это к лучшему? Может быть, присутствующий здесь доктор не откажет в милосердии бедному животному?
Мориц вскочил. Край его плаща распахнулся и обнажил блестящий мундир.
— Наглец! — загремел Мориц. — Если ты — конюх, так ты должен знать, что животных лечат не те доктора, которые лечат людей.
Бирон смертельно побледнел и отшатнулся.
Это слово «конюх», случайно вырвавшееся у принца и брошенное прямо в лицо обер-камер-юнкеру, было равносильно для того удару хлыста, потому что Бирон (Бирен) не мог похвастаться знатностью происхождения: Он был сын низшего служащего при дворе прежних Кетлеров.
— За подобное оскорбление вы дадите мне сатисфакцию! — перехваченным от бешенства голосом прохрипел Бирон.
— Я?! Тебе? Да ты, любезный лошадник, с ума сошел! — расхохотался Мориц, но вдруг спохватился и повернулся к герцогине: — Простите, ваша светлость, что в вашем высоком присутствии я позволил себе произнести несколько резких слов по адресу этого шута. Но его нахальство взорвало меня.