При входе фельдмаршала императрица объезжала манеж галопом на своей любимой лошади, а герцог, стоя в середине, высказывал или одобрение, или замечание относительно посадки и искусства управлять лошадью.
— Здравствуй, фельдмаршал! — ласково обратилась она к вошедшему Миниху, кивнув ему головою. — Поди сюда и подай мне руку.
Грациозно, несмотря на свои уже немолодые годы, подбежал Миних и ловко помог императрице сойти с седла.
— Спасибо тебе. Спасибо, что поколотил турку, — добавила императрица, вспомнив, что видела фельдмаршала в первый раз по окончании войны. — Поздравляю, господин подполковник!
— Если бы не изменил австрияк, то я привёл бы султана к ногам вашего императорского величества, — хвастнул новый подполковник, благоговейно целуя протянутую ему руку государыни и в то же время думая: «Не велика ещё милость быть подполковником. Видно, уметь кланяться выгоднее, чем бить турка… а впрочем, увидим…»
— Что делать, фельдмаршал! Не так живи, как хочется, а как Бог велит, — задумчиво проговорила государыня, гладя шею любимой лошади.
Анна Ивановна тяжело дышала, казалась утомлённою и вообще далеко не такою, какою оставил её фельдмаршал, отправляясь в поход. Смуглый цвет лица её от пробивающейся желтизны сделался буроватым, на лбу, кругом глаз и по углам рта легли постоянные морщины от всё более и более усиливающихся болезненных страданий и от тяжёлых дум развивающейся подозрительности.
Между тем герцог и фельдмаршал обменивались приветствиями.
— Отчего, фельдмаршал, не приехал на свадьбу? — обратилась государыня к Миниху. — А впрочем, скоро будет другая, тогда прошу пожаловать.
— Насчёт первой я имею счастье принести всенижайшее поздравление вашему величеству, а о второй не удостоился слышать.
— Это вот герцог с Артемием Петровичем выдумали меня потешить и сыграть свадьбу моего Михаила Алексеевича, квасника.
— Оригинальная выдумка, ваше величество.
— Да? Я много благодарна герцогу. Покоит он меня.
— Кто же не отдал бы с радостью жизни своей за единый миг утешения вашего величества, мы все в том единомышленники.
— За всех не ручайся, фельдмаршал, и около меня много таких, у которых на языке одно, а замышляют другое… да об этом после переговорим, а теперь прощай. Да, вот забыла спросить тебя: был ли ты у графа Андрея Иваныча?
— Нет ещё, ваше величество.
— Так побывай у него да поговори с ним о кондициях нашего мира с Турциею… А потом и доложите мне.
Государыня милостиво кивнула ему головою в знак прощания и, в сопровождении герцога, пошла из манежа.
Такому проницательному наблюдателю, каким был фельдмаршал Миних, нетрудно было подметить ясные признаки расстройства здоровья императрицы.
«Кажется, скоро надобно будет преемника, — подумал он, — а кого? кто знает? Разве один Андрей Иваныч? Пойду к нему, попытаю выведать что-нибудь от оракула».
Дом, занимаемый Андреем Ивановичем Остерманом, был в Петербурге того времени одним из самых видных, с двумя этажами, выступом в середине, пятнадцатью окнами по фасаду и широким подъездом на улицу. Поднявшись по полукруглой лестнице во второй этаж, фельдмаршал послал вперёд доложить о себе вице-канцлеру, а сам прошёл в обширную приёмную. Убранство комнат можно было бы назвать роскошным, если бы всё не носило на себе характер хозяев. Всё было неряшливо и неопрятно. Пыль, стиравшаяся только в дни приёмные, следовательно, очень редко, лежала слоями на лакированной мебели, дорогая обивка, местами облитая, местами порванная, так и оставалась неремонтированною и, вероятно, останется такою ещё на долгие годы.
По приглашению лакея, такого же неряхи, как и хозяева, фельдмаршал вошёл в кабинет. Здесь всё было в том же живописном беспорядке, как и десять лет назад. Тот же письменный стол, только ещё более облитый чернилами и салом, с теми же валяющимися ворохами бумаг; то же глубокое кресло с выдвижною скамейкою и тот же, наконец, хозяин, в том же вытертом беличьем халате, только уже не красного, а какого-то пегого цвета. Как и десять лет назад, вице-канцлер так же сидел перед письменным столом с протянутыми на скамейке ногами и с зелёным тафтяным зонтиком на лбу. Постарел и более сморщился вице-канцлер — бледное лицо более пожелтело да изрезалось более глубокими морщинами.
— Приветствую героя Хотина и Ставучан, увенчанного лаврами, — говорил вице-канцлер, силясь приподняться с кресла.
— И терниями, почтеннейший Андрей Иванович, и терниями довольно колючими, — отвечал фельдмаршал, дружески обнимая Остермана и ещё глубже усаживая его в кресла.
По-видимому встреча была весьма дружеская. Да и действительно, это были два равносильных представителя государственного значения тогдашней России. Если слава русского оружия, благодаря дарованиям фельдмаршала, поставила государство твёрдо на европейскую почву, то не менее острое и кудреватое перо вице-канцлера укрепило за Россиею достоинство европейской державы. Это были два бойца, умные, талантливые, с одинаковой мощью, но, к несчастью, бойцы-иностранцы, принёсшие России свои труды, но не жившие с нею плотью и кровью. Это были два бойца, понимающие друг друга, уважающие друг друга, но сознающие, что им, двум медведям, в одной берлоге не жить.
— Российское отечество обязано вам, фельдмаршал, не одною военною славою. Если бы не наши победы, то война со Швецией была бы неизбежна, а вести две войны, на севере и на юге, при настоящих обстоятельствах, очевидно, затруднительно. Всё это я не преминул докладывать нашей государыне императрице.
— Последствием чего были зловредящие мне слухи? — вставил с иронией фельдмаршал.
— И её величество вполне ценит ваши заслуги, — продолжал вице-канцлер, как будто не расслышав иронии фельдмаршала, хотя в этих слухах в немалой доле принимал участие и сам Андрей Иванович.
Не раз подобные слухи вырабатывались в этом кабинете и разносились по придворному кружку развязным язычком усердной помощницы вице-канцлера, дорогой для него Марфы Ивановны.
Пошли рассказы о военных событиях, но фельдмаршал поспешил навести разговор на тему более интересную.
— Имел счастье сейчас представляться императрице в манеже, — сообщил он.
— Изволила кататься верхом?
— Да, под руководством светлейшаго герцога.
— Его светлость отличный ездок!
— Отличный, отличный, но знаете ли что, дорогой граф, я заметил… — при этом фельдмаршал ещё ближе придвинулся к вице-канцлеру и ещё тише проговорил последние слова, — государыня изменилась…
— Изменилась?
— Здоровье изменилось, граф, а если верить слухам, то…
— А вообразите, фельдмаршал, я ничего не знаю… Сижу калекою… с больными ногами, никуда не выхожу… никого не вижу.
— Повторяю вам, граф, — продолжал Миних, улыбнувшись чересчур мнительной осторожности министра, — здоровье государыни очень шатко. Вам, как вице-канцлеру, необходимо подумать о будущем…
— О будущем?
— О будущем преемнике…
— Что вы, фельдмаршал! я и подумать-то не осмелюсь. Да и зачем? По закону Петра Великого, царствующая власть сама назначает себе преемника. Это же подтвердила в 1783 году и царствующая императрица… помните, присягали?
— А разве вам, граф, государыня не высказывала своей воли?
— Нет… то есть… да, почти нет…
— Почти, значит, говорила же?
— Мне известно только отрицательное, нежелание её величества иметь своим преемником племянника голштинского и цесаревну.
— Кстати, о цесаревне, граф, в каких она отношениях к государыне? Я ведь теперь совершенный новичок в придворной жизни.
— В каких отношениях? Гм! В каких отношениях! Право, не могу вам доложить обстоятельно, фельдмаршал, сижу дома… никуда не выхожу… Слышал я, будто цесаревна окружена молодёжью, что неспроста… Говорят об иностранной инфлюэнции… да я не верю…
Слова вице-канцлера заставили задуматься фельдмаршала. Правда, прежде он и сам видел, как просто обращается цесаревна, как обожают солдаты дочку Петрову, да не видел в том никакой задуманной цели. Бывало, и сам он, любуясь красивою девушкою, её голубыми выразительными глазами, грациозным станом и простым симпатичным обращением, не раз задавался вопросом, какое бы влияние могла иметь эта девушка, если бы пожелала власти, если бы не дорожила так простотой и независимостью. А выходит, дело-то и не так, и девушка проводит… уж если говорит Андрей Иванович. Вероятно, русская доморощенная демократическая партия, в которой не будет места иностранцам, ни Остерману, ни Минихам, каковы бы заслуги их ни были… «Надо принять свои меры», — подумал он и решился…