Раздача «пряников» сочеталась с умеренным применением «кнута». При этом новая власть грамотно использовала проверенный принцип «разделяй и властвуй». Приятель Петра II молодой Иван Долгоруков уже 27 февраля был «выключен» из майоров гвардии и посажен вместе с отцом под домашний арест, и от обоих потребовали представить отчет о придворных расходах. Но одновременно фельдмаршалы Василий Долгоруков и Михаил Голицын получили от Анны по семь тысяч рублей. Второму, кроме того, императрица пожаловала четыре волости в Можайском уезде; жена князя стала первой дамой двора — обер-гофмейстериной, а сам он — президентом Военной коллегии. Датский посол рассказывал, как Голицын у ног Анны просил ее о прощении и оправдывался тем, что «хотел защитить наше несчастное потомство от такого произвола, назначив благоразумные границы их (монархов. — И. К.) непомерной власти и власти фаворитов, которые немилосердно нас мучили».[84]
Может быть, царские милости означали, что боевые генералы дрогнули в решающий момент? 25 февраля оба фельдмаршала никак себя не проявили, а армейские полки столичного гарнизона не оказали «верховникам» поддержки, тогда как во время чтения утвержденных Анной «кондиций» войска охраняли правителей в Кремлевском дворце.
После проведения коронационных торжеств взялись за виновных в неудавшейся «затейке». В апреле князей Долгоруковых отправили пока еще в почетную ссылку — губернаторами и воеводами в Сибирь, Астрахань и Вологду. В мае бывший посол в Речи Посполитой князь Сергей Григорьевич Долгоруков должен был сдать все служебные документы и отчитаться в расходовании выданных ему на подкуп депутатов польского сейма средств — 6 тысяч червонцев и мехов. В июле гвардейские офицеры произвели обыски в домах Василия Лукича, Сергея и Ивана Григорьевичей, в ходе которых были изъяты бумаги «о делех ее императорского величества», а заодно и библиотека, переданная в Коллегию иностранных дел, где ее следы затерялись.
В июле 1730 года у опальных были конфискованы вотчины, дома, загородные дворы и, как сообщал указ от имени Анны, «многий наш скарб, состоящий в драгих вещах на несколько сот тысяч рублей». В итоге в ведомство Дворцовой канцелярии перешло почти 25 тысяч крепостных душ от «бывших князей».[85] Василий Лукич был навечно заточен в Соловках, а Алексей и Иван Долгоруковы отправились по следам Меншикова, в гиблый Березов. С собой они увозили как память о прошлом величии рукописную книгу о коронации Петра II, где изображалась его «персона, селящая на престоле, да Россия, стоящая на коленях перед престолом его императорского величества девою в русском одеянии».
За имуществом опальных тут же выстроилась очередь. Многие владения Долгоруковых перешли в руки новых владельцев — Нарышкиных, А. И. Шаховского, А. Б. Куракина, генерала Урбановича, С. А. Салтыкова; даже знаменитому шуту Анны, отставному прапорщику Балакиреву, достался дом в Касимове.[86] «Подметные письма» безымянных доброжелателей рисуют картину беззастенчивого расхищения имущества опальных их же слугами — стряпчим Ханыковским, Федором Турчаниновым и другими лицами. «Верные холопы» стремились воспользоваться удачей и не очень опасались наказания: «Господа воруют — их за то вешают, а хлоп де как живет — и наживает <…>. Их де в Дербень, а мы де по дворцам». Анна желала избежать любых неожиданностей со стороны повергнутых вельмож и бесцеремонно приказала обследовать несостоявшуюся императрицу Екатерину Долгорукову в связи со слухами о ее беременности. Они, к облегчению императрицы, не подтвердились; но это нисколько не облегчило судьбу девушки. Через несколько лет Анна повелела отобрать ее драгоценности и маленький портрет Петра II.[87]
Затем для победителей наступили будни — время устройства новой системы власти. Слухи о появлении совета ближайших к императрице лиц, или Кабинета, появились уже весной 1730 года, о чем тут же оповестили свои дворы иностранные дипломаты. Но его формирование растянулось на полтора года. Императрица не торопилась, да и задача была не из легких. Новый орган должен был взять на себя многие из функций бывшего Верховного тайного совета — значит, состоять из ответственных, компетентных и работоспособных лиц, но при этом не иметь поползновений подменить собой монарха. Да и желавших занять почетные места было больше, чем требовалось: в апреле 1730 года Лефорт называл среди возможных кандидатов Г. И. Головкина, А. И. Остермана, П. И. Ягужинского, С. А. Салтыкова, А. М. Черкасского; другие дипломаты включали в это число фельдмаршалов М. М. Голицына и В. В.Долгорукова. Не случайно в 1730–1732 годах депеши иностранных посланников и резидентов полны сообщений о возникновении и распаде различных «партий» при дворе.
Уже летом 1730 года новое окружение императрицы почувствовало недовольство со стороны знати. Нарушение дворянских требований и «крушение» фамилии Долгоруковых вызывали опасения за собственную участь у тех, кто только что обсуждал и предлагал проекты нового государственного устройства. Напряжение почувствовал французский резидент, сообщивший осенью о «зависти и недовольстве среди старорусской партии» из-за «милостей» к Левенвольде и Бирону.
Об этом же говорит письмо участника событий января-февраля 1730 года И. М. Волынского своему двоюродному брату казанскому губернатору Артемию Петровичу Волынскому от 7 июля 1730 года. Правда, Иван Волынский, так и не получивший от Анны генерал-майорского чина, не очень-то верил в успех борьбы: «Только у них, у Семена Андреевича (Салтыкова. — И. К.) и у протчих россиян с немцами несогласно. Только Юсупов с немцами мало имеет, а паче с Остерманом. Только они сильны Бироном, которой нынеча обор камергером <…>. А всех немцев — двое Левальдов, да Остерман и Бирон, да еще курлянцов двое, и сверх того еще введены Остерманом из ево служителей двое в пажы. И сколько нашим не думать, их не пересилеют».[88]
Тогда же польско-саксонский посол Лефорт докладывал о столкновении обер-гофмейстера Семена Салтыкова и обер-камергера Бирона, пока еще не считавшегося российскими вельможами достойным противником. Одолеть приезжего «немца» Салтыкову не удалось; в результате родственник-телохранитель и обер-гофмейстер вынужден был в конце концов остаться в Москве, когда двор собрался в новую столицу. Но это выяснится позднее; пока же главным объектом недовольства выступал не Бирон, а Остерман, и иностранные дипломаты отмечали в своих донесениях прежде всего интриги против него.[89]
Не стоит преувеличивать и сплоченность так называемой «немецкой партии» при дворе — те же дипломаты докладывали и о конфликтах Бирона с Остерманом. С «немцами» охотно объединялись исконно русские вельможи в лице М. М. Голицына, А. М. Черкасского, П. И. Ягужинского, Н. Ф. Головина, а сами «немцы» интриговали друг против друга в борьбе за царские милости.[90] К тому же выдвигались не только «немцы» — быструю карьеру в начале царствования Анны сделал князь Алексей Иванович Шаховской: в 1730 году он стал сенатором и генерал-адъютантом; в 1731-м — подполковником нового гвардейского полка; в 1732-м получил тысячу душ и дом в Петербурге; в 1733-м — чин генерал-лейтенанта.
В сентябре того же года Рондо и Лефорт докладывали об объединении Бирона, Ягужинского и Левенвольде в борьбе с Остерманом. Успех казался несомненным; английский консул докладывал в Лондон о настроениях «всего старого российского дворянства», «с нетерпением ожидающего свержения фаворитов». Но как только назначенный в октябре 1730 года генерал-прокурором Сената Ягужинский (по сведениям Рондо, он получил эту должность как раз благодаря Бирону) попробовал вернуть себе прежнее влияние и стать чем-то вроде первого министра — его недавние союзники тут же объединились против него с Остерманом. В результате вошедший было в «силу» министр (к началу 1731 года он стал графом, шефом нового конногвардейского полка и начальником Сибирского приказа) начал терять свой «кредит». К концу года «шумного» и невоздержанного на язык Ягужинского отправили подальше от двора и Сената — послом в Берлин.
84
Гофмейстерины, статс-дамы и фрейлины русского двора XVIII и ХIХ вв. С. 2; Опись высочайшим указам и повелениям, хранящимся в С.-Петербургском Сенатском архиве за XVIII в. СПб., 1875. Т. 2. С. 220; РГАДА. Ф. 248. Оп. 17. № 1084. Л. 10;
85
Высочайшие повеления по придворному ведомству (1701–1740). СПб., 1888. С. 99; Опись высочайшим указам и повелениям… Т. 2. С. 224, 232; РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Ч. 86. № 41985. Л. 37 об.;
86
О раздачах вотчин, домов и дворов Долгоруковых // Сб. РИО. Т. 106. С. 364, 367, 446, 530; РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. № 35237. Л. 4–8.
87
89
Письма о России в Испанию дука де Лирия // Семнадцатый век. Кн. 3. С. 96; Сб. РИО. Т. 81. С. 86–87, 115–117; Т.
90