Збигнев протянул матери три листа бумаги.
– Читайте и запомните! Это два моих банковских вклада, и один покойной супруги. Первым вкладом в Государственный банк Российской Империи можно будет распоряжаться только в случае моей смерти, официально вступив в права наследования по закону. Супруга и мать, находящаяся на иждивении сына, имеют равные права. Сумма, как видите, достаточная, чтобы можно было скромно, но спокойно жить на проценты – шесть с половиной годовых. Процент небольшой, но надежный. Второй вклад в коммерческом частном Русско-Азиатском банке Алексея Ивановича Путилова – двадцать два процента годовых. Банк не только благополучно вышел из экономического кризиса девятьсот пятого – девятьсот восьмого, но и учетверил капитал. Это депозит на предъявителя. Помните, вклад на пароле «Костюшко» – пишется, не забудьте, кириллицей! И условный номер «1794183018461863». Номер шестнадцатизначный, трудный, но для чужих – не для нас! Это четыре даты польских восстаний! Ошибетесь – никогда денег не получите! Проценты можно снимать каждые три месяца. Если их не трогать, на проценты тоже начисляются проценты – это называется капитализация.
Слушая Збигнева, Мария Станиславовна все более и более мрачнела, наконец, не выдержала:
– Збигнев, сыночек, зачем нам все это?! Пусть остается, как было. Ты присылал нам, что считал нужным, мы были рады!
– Да, правда! – подхватила Ёланта. – Я, вообще, ничего в бумагах и депозитах не понимаю!
Збигнев улыбнулся:
– Так и будет, пока я жив-здоров и не в экспедиции на Северном полюсе! А случись что со мной, без этих знаний и без бумаг, деньги так и будут лежать невостребованными в банке столько, сколько сможет просуществовать банк. Еще раз поясняю: вы будете распоряжаться этими деньгами, если от меня не будет известий в течение одного года. Понятно? Знаете же, я человек военный. Будет приказ – поеду на Мадагаскар! А из такой дали на корабле письмо долго идти будет…
Мама не выдержала, расплакалась. Збигнев подошел сзади к креслу, в котором она сидела, обнял ее, поцеловал в висок. Покраснел носик и у Ёланты, она осмелела, сама прижалась к Збигневу. Достался и ей поцелуй.
Войтинский снова подошел к столу, взял третий лист бумаги.
– Прошу предельного внимания. Это самый серьезный депозит. В швейцарском банке. Депозит Ядвиги Полонской. Она была очень состоятельной женщиной. Очень большой вклад в драгоценностях – в ювелирных изделиях. Золото, бриллианты и прочее. Я не знаю на какую сумму. Если бы не ее инициатива, никогда не узнал бы об этом депозите. Здесь – название банка, точный адрес, имя владельца, пароль и номер банковской ячейки хранения. Полюбоваться сокровищем можно в любой рабочий банковский день. Снять проценты тоже раз в три месяца. Процент совсем небольшой – четыре с половиной, но учитывая сумму вклада, это должны быть очень приличные деньги. Это все. Запомнили?
Женщины переглянулись.
– Как будто, да!
Збигнев бросил исписанные листы в топившуюся печь. День прошел в разговорах, воспоминаниях, чаепитии, бесконечной карточной игре в польский банчок на грецкие орехи, привезенные мамой.
*****
Дзебоев возвратился в Асхабад с полным пакетом подписанных Войтинским документов. Владимир Георгиевич сознательно пошел на риск предоставления семейству Войтинским личного свидания без явных свидетелей.
Основные факторы риска были учтены. Он постарался усыпить бдительность опекаемых созданием если не у самого Войтинского, так у его мамы и кузины, иллюзии свободы в пределах периметра фирюзинской дачи Начальника области.
Войтинские могли вести откровенный разговор, как на прогулках по заснеженному двору дачи, так и в отведенных помещениях гостиной и спальни. Они раза два за три дня мельком видели офицера – смотрителя дачи, его казака-вестового и повара, трижды в день накрывавшего в гостиной стол. Но не знали, и не могли знать о том, что «секретом» казаков дача надежно блокирована и в сторону границы, и в сторону тыла.
Однако, они так никогда и не узнали, что все разговоры в пределах гостиной и спальни были прослушаны и самым скрупулёзным образом застенографированы.
Дзебоеву пришлось привлечь к этой весьма деликатной работе лиц, которые уже были кое-чем обязаны Особому отделу. Супруги Гагринские – Владимир и Гелена, в девичестве Котушинская, служили телефонистами на станции Рахтазамера. Сам Людвиг Леопольдович сконструировал микрофоны, провел под плинтусами и обоями провода из спальни и гостиной в комнату для прислуги, в которой и провели трое суток Гагринские. Четвертые сутки Гагринскому понадобились на расшифровку стенографических записей.