После столь неудачного начала мы вполне подружились с доктором Квелти. Он сказал, что если мне так необходимо потратить лишние деньги, так и быть, у Майера будет личная сестра по ночам, с одиннадцати вечера до семи утра, по крайней мере пока он на строгом постельном режиме. Сестра у него была просто клад — Элла Мария Мурз, тридцати с чем-то, высокая, темноволосая красавица. Она вышла замуж за одного богатого пациента, который влюбился в нее прямо здесь. Но не так давно он погиб в авиакатастрофе, оставив ее неутешной вдовой с огромным состоянием. Она скоро заскучала и вернулась в госпиталь.
Майера привезли в 455 палату в четыре часа пополудни в среду, на следующий день после Рождества. Он похудел, осунулся, как будто голодал несколько месяцев. Лицо было бледным и серым, глаза запали, а веки словно истончились и стали полупрозрачными. После того, как в него вогнали обычную дозу медикаментов на этот час, его оставили в покое. Майер смотрел на меня больными задумчивыми глазами.
— Рождество… уже и вправду прошло?
— Если верить слухам, то да.
— Они меня… закормили своими таблетками. Я плохо соображаю. Говори внятно.
— Рождество было вчера.
Он закрыл глаза и лежал неподвижно так долго, что я подумал было, уж не заснул ли он. Но он просто отдыхал.
— Ну и как оно?.. — спросил он наконец.
— Рождество-то? Ну-у… Рождество есть Рождество. Как обычно.
Он снова закрыл глаза, а я, исполнившись состраданиями, принялся рассказывать ему, как в Канун наряжали елку сестры, как все визжали, получив наутро свои подарки — в первых заход. Дневная и вечерняя смена получили их сразу по прибытии в больницу. Я был свидетелем всех этих треволнений, потому что сутками торчал здесь. Увлекшись, я не заметил, как он задремал, и я подумал, что Майер вполне удовлетворен — Рождество не обходит стороной даже больницы.
Сестра Мурз пришла рано, около десяти. Она была выше и не такая красавица, как в описании сестер, и, что было уж совсем неожиданно, обладала редкой застенчивостью в обращении, — редкой для медсестры, я имею в виду. После того, как она удостоверилась, что больной в полном порядке и спит и перецеловавшись со всеми девушками на посту, мы соорудили себе по чашечке кофе, уютно устроившись в маленькой приемной в конце коридора. Она расспрашивала меня о Майере. Экономист, наполовину оставивший дела, живущий уединенно — на берегу или в личной кабине на «Молнии», отвечал я. Это был, правда, далеко не полный портрет Майера. А какой полный, спросила она. Майер — это всегда доброе расположение духа, самая мохнатая жилетка на свете, полное понимание и мудрость философа.
Мы договорились, что, пока в этом есть нужда, ночью при Майере будет она, а днем — я, она похлопочет, чтобы я мог появляться здесь не только в часы посещений.
Наверное, это был перст судьбу, чтобы наш разговор произошел как раз вечером накануне того дня, в который я получил письмо от Гули. Или меня просто какая-то муха укусила. Во всяком случае я, подробно выслушав инструкции, направился по коридору и свернул за угол, оставив дверь на лестницу открытой, а сам в нее не вышел. Там сразу за дверью есть маленькая комнатушка. Так, оставив путь свободным, я уселся на какое-то больничное сооружение и стал ждать. В комнатку проникал слабый свет синих ламп из коридора, блики мерцали на аптечной утвари и инструментах в шкафах.
Я не знал, сколько времени я буду ждать, потому что, если она пойдет не одна, то ей придется сделать вид, что она едет на третий или первый этаж, а не шмыгнуть сразу ко мне.
Но не прошло и пяти минут, как Мэриан Левандовски, одна из самых славных девушек на посту, тихонько открыла дверь, скользнула в комнату и плотно прикрыла дверь за собой.
Она была немного неуравновешенной, как все современные девушки, и заливистый ее смех звучал немного визгливо, но это было не так уж страшно. У нее была поистине добрая душа: она дежурила все три дня Рождества, с трех до одиннадцати, отрабатывая за больных сестер, и только шутила на эту тему. Славная девушка. Я немного флиртовал с ней.
Добравшись до меня в полутьме, она чмокнула меня в щеку и сказала:
— Ты знаешь, у меня такое чувство, словно мы с тобой заигравшиеся дети.
— Так оно и есть.
— Да, но до поры до времени. Норман сейчас в Иране, там негде жить и я не могу везти туда детей. Я сейчас живу у его матери, а это препротивная старушенция, она следит за каждым моим шагом. Много бы я дала, чтобы избавиться о нее! Она готова обвинить меня просто в чем угодно. А ведь когда тебя дни и ночи напролет пилят за то, что ты не делал, ты же в конце концов пойдешь и сделаешь это, просто из одного только чувства противоречия. Верно?
Я улыбнулся.
— Вот ты и делаешь.
— Славное местечко прятаться от всех. Я узнала о нем от Ниты. У нее сейчас отпуск, а так она вечно торчала тут со своим лопоухим кардиологом. Она все надеется, что однажды он возьмет и предложит ей руку и сердце, но мне кажется, этого никогда не случиться.
— Наверное.
Она была способна болтать часами. О том, как было бы хорошо, чтобы ее муж нашел себе постоянную работу здесь и больше никуда не ездил, и тогда старая леди не будет больше пилить ее за несуществующую супружескую измену. О том, как, если бы это все же случилось, она немедленно бросит работу, потому что в больницу все больше и больше привозят стариков, и они умирают здесь просто от старости, а не от сложных и неизлечимых болезней. О том, что иногда она вдруг задумывается у окна и ясно видит, как жизнь проходит мимо, хоть у нее, конечно, прекрасный муж и замечательные дети.
— Чувствуешь, как я дрожу? Я прямо не знаю, что со мной. Нита, кстати, предупреждала: ни в коем случае не пользоваться этим столом, он слишком высокий и узкий, можно просто свалиться, и тогда точно кто-нибудь из нас останется со сломанной шеей. К тому же, она говорила, он на колесиках… да, и в самом деле, он и вправду на колесиках. Правда, под них ведь можно что-нибудь подложить, и тогда он никуда не поедет… Нет, да что же это такое, я какая-то совсем странная сегодня. Черт бы все побрал, это просто проклятая репутация медсестры. Но ты не думай, я не такая. Просто ты нравишься мне. Да, ты мне ужасно нравишься, я могу часами думать о тебе, но это вовсе не значит, что я способна на низкий и грязный обман… А что если мы просто обойдемся? Ты будешь очень расстроен?
— Нет, не буду.
— Наверное, его мать от меня только этого и ждет. С чего это она решила, что я буду на это способна. Не так уж это страшно, между прочим. Человек имеет право на все, что ему дано природой. Ладно, ты просто обними меня покрепче и поцелуй, как один ты умеешь это делать, совсем чуть-чуть, недолго, а потом я пойду. Ты извини, что так вышло. Я… Я правда не могу…
А через десять минут мы уже лежали, обнявшись, на старых матрасах в углу. Ее кожа казалась холодной и блеклой в свете синих ламп. Ее руки пахли аптекой и стерилизатором. В тишине ночи слышалось только наше сдерживаемое дыхание да лай собак вдалеке. Откуда-то с моря шла гроза, я слышал дальние раскаты грома. А потом все заглушил ошалелый звук ее маленького сердца и все старые и больные пациенты остались где-то невероятно далеко, а в нас шипела и праздновала свою вечную молодость жизнь.
После того, как она ушла, я задремал прямо на матрасах, но вскоре проснулся от сквозняка, создаваемого неутомимым кондиционером. Руки и ноги у меня затекли и озябли, я немного попрыгал, чтобы согреться. Было еще только четверть первого. Я перепутал пуговицы на рубашке и принялся застегивать ее второй раз, а когда у меня вышло криво и со второй попытки, я понял, что еще немного, и мне придется сесть на пол и немного поплакать. До дома я добрался уже в состоянии глубочайшей депрессии, в которой когда-либо пребывал. Я был самым тривиальным, мерзким и гадким сукиным сыном. Мне следовало отрубить руки. Какой у меня был декабрь! Тебе было дано такое сокровище, старый ты грязный мусорщик! Ты оттрахал Гулю за все то, что пропустил десять лет назад, и теперь закрепляешь успех, да? С тех пор, как ты вернулся, у тебя было уже полдюжины случайных знакомых, которых ты поимел, а если ты попробуешь напрячь память, ты вспомнишь четыре имени от силы и пару лиц в лучшем случае! А теперь эта несчастная медсестра, которая пошла на все это, потому что ее замучила дура-свекровь? Что это с тобой в этом году? Ты с цепи сорвался? Ты решил переплюнуть голливудских мальчиков по количеству порнокадров за день? Немедленно возьмись за ум. Тоже мне, Казанова! При чем тут то, что она сама к тебе полезла? Какая разница, где ее муж, в Иране или на Аляске?