До конца старого года оставалось не более двух часов. И мне почему-то не хотелось проводить их с кем бы то ни было. Даже с Майером.
В Бахья Мар я сразу свернул к докам, чтобы не нарваться на какую-нибудь празднующую компанию друзей и знакомых, которые непременно захотят, чтобы я к ним присоединился. «Молния» тихонько покачивалась на волнах. Из какого-то смутного ощущения, что так будет лучше, я зажег сразу же одну лампу в салоне. Время от времени меня еще передергивало, но после доброй порции джина прошло и это. Немного приободрившись, я вдруг вспомнил, что зверски голоден. В холодильнике нашелся еще солидный кусок мяса, что окончательно примирило меня с загубленной праздничной ночью. К уютному скворчению сковородки я решил добавить что-нибудь проверенное, изящное и любимое, и поставил кассету Джулиана Брима.
Приняв душ, я надел старую голубую рубашку, заново наполнил бокал, уселся поудобнее и залепил пластырем ладони. Против моих ожиданий, волдырь вскочил только на левой, да и то не очень страшный. Майер говорит, что где-то на пересечении афоризмов и софистики должна лежать область суждений, которые называются афоризмами. Они выражают совершенно особенное состояние человеческого мышления. Приблизительно такое, какое было сейчас у меня. Если желание уже есть действие, значит, я убил его. Но если я даже убил его, непременно найдется кто-нибудь еще я таким желанием, так что он все равно мертв. Если Говард не убил ее до сих пор, значит он еще ни разу этого по-настоящему не пожелал.
Я встал и, разыскав наш большой атлас, открыл его на развороте «Океания», пододвинув лампу поближе к себе. Ноготь моего большого пальца скользил вдоль основных рифов и океанских впадин.
Они были где-то там, точка, крошечная песчинка, не различимая невооруженным глазом, микроб на поверхности приборного стекла. Должно быть, они приближаются теперь к островам Лайн. Солнце клонится к западу. Дневная жара спала. Девушка, известная только нам двоим как Лу Эллен, потягивается после дневного сна и мечтательно жмурится: до Нового Года еще есть шесть или семь часов, — я не помнил точную разницу.
Я читал синий шрифт названий, отпечатанных прямо поверх голубых разводов глубин: Центральная котловина, разлом Нова-Камптон, возвышенность Магеллана… Я пробовал на вкус эти названия, я ворочал их на языке, как комок жвачки, пытаясь осмыслить, как за этими безобидными, даже горными названиями могут стоять невероятные толщи морской воды. Моя мысль была подобна ребенку, который упорно тянется к скамейке с надписью «осторожно, окрашено», чтобы проверить, так ли это. Перед глазами у меня стояла картина, нарисованная ехидным Майером — Гуля, погружающаяся в эти прозрачные, голубые, зеленые, бирюзовые глубины.
Том Коллайр, очевидно, прав. Такие баги, как Говард, никогда не теряют своего жуткого, непробиваемого оптимизма. Если никто не видел, как ты делал это, никто не докажет, что ты действительно это сделал. Со временем можно убедить себя, что ты этого вообще не делал. Люди верят тебе. Ты — славный, немного ребячливый парень. Ты всегда готов помочь, бодр и весел. Большие неуклюжие парни всегда страшные добряки.
Что же дальше Макги? Если каким-нибудь одному Богу доступным чудом ты сможешь связаться с ними по радио, что ты им скажешь? Привет, ребята? Какой закон позволит тебе, будь у тебя в друзьях сам капитан Морган, нагнать их, взять на абордаж яхту и увезти законную жену от законного мужа? Или ты собираешься прыгать им на головы с вертолета — при почти невыполнимом условии, что «Лань» удастся запеленговать?
А дальше, Макги, ты будешь ждать. Ждать здесь или, если хочешь, ждать там. Но не более. Должно быть, это будет забавно — встретить их в порту у трапа. Я допил бокал, выключил магнитофон. Я чувствовал себя смертельно уставшим и немного пьяным.
Ура. Ур-ра-аа! С новым чем-нибудь.
Глава 16
Мой самолет из Гонолулу прибыл в Аэропорт Паго-Паго Интернейшнл в три часа дня, пятого января, в воскресенье. Аэропорт был около Тафуны, примерно в семи милях от этого городка. Взлетно-посадочные полосы были устроены на длинных коралловых отмелях, уходящих прямо в море. Похоже, ничего более ровного на всей остальной территории острова не нашлось. Предполагалось, что мы прилетим немного раньше, но в этих широтах уже начался сезон дождей, и через остров шла темная тропическая буря, накрывающая сразу две его трети. Такие бури сопровождаются обычно сильнейшими ветрами, пояснила нам стюардесса, поэтому мы долго кружили в высоте, дожидаясь, пока туча пройдет наконец над аэропортом.
Но зато из самолета мы попали в умытый, сияющий, сверкающий мир, напоенный запахом цветов и дождя, которые не могли перекрыть даже струи из сопел самолетов. Мне немедленно сообщили, что в местном произношении названия главного города острова появляется звук "н", причем приглушенный, тогда как "г" буквально соскакивает с языка. Получалось «Пахнгго-Пахнгго». Как только вы научитесь произносить это внятно и не задумываясь, можете считать себя настоящим космополитом. Из-за дождей на острове стоял мертвый сезон, и около восьми из прибывших в этот же день улетали обратно. Но мало того, что я был единственным лоботрясом из вновь прибывших, я был лоботрясом, не зарезервировавшим заранее номер — событие экстраординарное. Эти острова, официально — Восточное Самоа, более известны как Американское Самоа, поэтому доллар имеет здесь законное хождение. Та сумма, которую назвал мне водитель такси за то, чтобы отвезти меня к отелю «Интерконтиненталь», была, на мой взгляд, не только курортной, но и сезонной. Хуже было другое: я слыхал, это местечко чрезвычайно жаркое даже для флоридца и, сойдя с самолета, решил, что да, пожалуй. А ведь было еще очень свежо после дождя. Таксист немедленно предложил мне свои услуги во время моего прекрасного отдыха на их восхитительном острове — за солидную, разумеется, сумму. Могу себе представить, подумал я, какой запаренный я буду иметь, хотя бы день проездив по этим бесконечным зеленым горам. Дорога свернула, повинуясь прихотливому изгибу бухты, и я увидел встающий передо мной Паго-Паго, Центральную Гавань Американского Самоа. Я уже видел его из окна самолета, но высота несколько уравнивает впечатления от большого и маленького. Мне говорили, что это самая красивая гавань в мире. Теперь, приближаясь к ней, я видел, что это самая красивая гавань в мире. Наверное когда-то, неисчислимые столетия назад, на ее месте был кратер вулкана: с вечно бормочущей, булькающей лавой, с курящимся дымком. Море подступало все ближе, стены кратера становились все тоньше, пока наконец соленая вода не пробила истончившуюся перемычку и не хлынула внутрь. Вот это, должно быть, был день! Вот это стоило бы увидеть и услышать! Кто знает, сколько столетий подряд море штурмовало вулкан. Во всяком случае теперь, когда жерла превратились в пологие холмы, амфитеатром поднимающиеся над морем, океан мог праздновать победу.
Таксист довез до самого отеля. Новая туча накатывалась на остров, первые капли уже летели вниз, и я поторопился расплатиться и нырнуть под крышу. Отель был великолепен — высокие одно — и двухэтажные строения с круглыми плоскими крышами из плетеной соломки, в стиле построек аборигенов. Соломенные циновки, разумеется, только прикрывали железную кровлю, но все равно впечатление было потрясающее. Судя по доске за регистрационной стойкой, в отеле был ровно сто один номер, судя по рекламному проспекту — все с кондиционерами. Внутренний двор занимал амебовидный бассейн, вокруг которого в изящном беспорядке располагались столики под пляжными полосатыми зонтиками. Здесь можно было одновременно наслаждаться богатым баром и видом на гавань и гору Пайса, Хозяйку, Дождя. В данный момент Хозяйка как раз была за работой: яркий солнечный день неотступно вытесняла ночь с шапкой из грохочущей кипящей черной тучей и нарядом из потоков дождя.