Немало в отделении было и первичных наркотических отравлений. Однако такие пациенты наркоманами себя вообще не считали. Как часто повторял один из них: «первый раз – не пидорас, второй раз – как первый раз, а потом – вжик, и уже привык».
Токсикоманы – эти были самыми молодыми и наиболее глупыми из постояльцев. Все мозги у них давно уже вытравились бензином и всякими иными органическими растворителями, что вдыхали в себя данные придурки. В качестве дополнительного бонуса почти каждый имел серьезные проблемы с легкими и печенью. Выглядели они просто ужасно: отечные, какие-то серо-зеленые с морщинами на лицах. Человеку постороннему и не приобщенному, вообще сложно понять, в чем тут кайф и главный прикол.
Еще в отделении существовали «овощи». Обычно происходили они из хронических алкоголиков или токсикоманов. Это такие особые пациенты, что ходить вообще не могли, или могли, но с трудом, да и то под себя. Иногда они издавали нечленораздельные звуки и пуки. В организме у них мало что действовало, а поскольку памперсы менялись раз в сутки, запах в ближайшем окружении стоял соответствующий.
Особую категорию составляли деды, лечившиеся от крутого алкоголизма, вызванного общим сюрреализмом окружающей нас суровой действительности. При этом деды физически весьма крепкие, лет под шестьдесят-семьдесят. Держались они обособленно. Звали их, как правило, уважительно по укороченному отчеству: «Николаич», «Михалыч», «Митрич». Обычно, между собой, они оживленно обсуждали спорт, политику, экономику, американского президента и товарища Сталина. Рассказывали, кто, где, когда сидел и за что. А сидели деды почти все. Отделение казалась им санаторием. Тут было светло, тепло, довольно-таки сытно, имелась возможность гулять в парке, говорить что угодно и чифирить по ночам. При этом не платить вертухаям и не работать на подсобном производстве.
Кормили не так уж плохо, можно даже сказать хорошо, только вот невкусно и однообразно, да и маловато как-то. Завтрак – каша и чай. На обед обычно какой-то странный суп, картошка с паровой котлетой (по-моему, без мяса) или гречневая каша с такой же котлетой… как вариант – с биточками. Компот. На ужин – тоже каша и чай. Причем чай жидкий, и, кажется, вообще без чая. Вечером диетикам выдавали кефир.
Довольно быстро остатками разума я понял, что если буду принимать прописанные таблетки, то легко пополню ряды овощей. Почти сразу навострился прятать таблетку за щекой, около зуба мудрости, и когда медсестра требовала открыть рот после приема, возникала иллюзия отсутствия таблетки во рту. После я ее незаметно выплевывал и продавал одному вконец офигевшему от лечения наркоману.
Каждый день делали какие-то уколы. «Витамины», как говорила медсестра. Отвертеться от них не получалось никак.
Ощущалась острая недостаточность чтива. То, что было в местной библиотечке я или уже читал и хорошо знал, или не хотел читать вообще, а передаваемых друзьями книг хватало, как правило, на полдня. Поскольку иметь электронные гаджеты запрещалось, то от скуки я периодически думал о своей прошлой жизни. Но думать об этом четко и сколько-нибудь продолжительно не получалось. Чувствовалось, что прошлое уже гораздо дальше и теперь мало относится к этой текущей реальности. Прошлое отступило куда-то в иное пространство, утратив связь с действительностью.
Иногда я заходил в палату дедов: мне удалось втереться к ним в доверие, используя чай и умение рассказывать занятные истории. В нашем государстве хорошо то, что владелец коробки сигарет или пачки черного чая всегда найдет себе приятелей. Кроме того, весьма полезно уметь рисовать, травить всякие байки, недурственно петь или по памяти читать хорошие и разные стихи. Но со стихами не всегда получалось так просто. В отделении лежал маленький лысенький свихнувшийся алконавт, которого все называли «Суслик». Он читал вирши без повода и согласия со стороны слушателя. Выглядело это обычно так: он подходил к кому-нибудь, как правило, новоприбывшему, и, обдавая пациента запахом гнилых зубов, без всякого предупреждения громко декламировал дурным голосом:
– Я спросил у дяди Феди: «Почему машина едет?»
Дядя Федя нос потер и сказал: «у ей мотор».
Я поправил дядю Федю: «не у ей, а у нее».